Сергей Лукницкий - Начало Водолея

- Как жизнь?

- Спасибо, неплохо, - заявил гость, не в шутку раздеваясь и снимая обувь, что свидетельствовало о его серьезных намерениях провести вечер вместе с семьей полковника, - вот зашел к вам...- тут ему, видимо, показалось что-то особенное в лице супруги Нестерова, хозяйки дома, вышедшей в прихожую, и он счел своим долгом добавить: "Но я могу и в другой раз", однако, смалодушничал, надел тапочки.

За столом добрейшая Анна Михайловна, приготовившая любимые блюда столь редкого гостя в доме - мужа, не обошла вниманием и пришельца, а читателю следовало бы знать, что именно он является Нашим Героем (НГ), объяснил свое появление не дежурной фразой о смертной скуке вдали от старых друзей и не тем, что жизнь закрутила, и не возрастом, который уже почти подкрался, и он поэтому плохо переносит одиночество, а самым простым:

- У меня к тебе дело.

И Николай Константинович вынужден был, печально поглядев на жену и детей, сына Вовку и восьмиклассницу Верочку, на зеленевший экран телевизора и недочитанную книгу, автоматически повинуясь своей природе человека отдающего, уединиться с гостем в кабинете.

- Слушай, старик дружески сказал ему Нестеров, - неужели не мог позвонить, что за фокусы, я сегодня только приехал.

- Ну, извини, - ответил ему лениво журналист, - виноват, но я пришел к тебе сегодня потому, что потом тебя уже не достанешь. Ты ведь вел дело по ограблению банка.

Дальше, - с неудовольствием сказал Нестеров, давая понять, что не выносит, когда лезут в его работу, пусть даже и близкие друзья, даже коллеги из отдела... того самого, который несколько лет спустя, после разгрома Политического управления стал именоваться Отделом общественных связей МВД и на базе которого была открыта газета "Всероссийские юридические вести", в которой, кроме НГ, еще обретался уже знакомый читателю Моисеев.

- Старик, я первый на очереди, добро? Мы ведь тебя всегда поддерживали.

- А что же ты хочешь?

- Конечно же, написать обо всем этом, тебя ведь прославлю, забыл, что я не раз уже тебе доказал, что имею право быть возле великого Нестерова скромным доктором Ватсоном.

- И что же я должен сделать?

- Рассказать, и как всегда, чуть-чуть, остальное я придумаю.

- Ты сперва сам мне скажи две вещи.

- Как матушка и не женился ли я?

- Конечно Друзья давно понимали друг друга с полуслова.

- Не женился, А матушка ... с ней все хорошо. Для этого живу. Сейчас она в Париже, Еле достал билеты, но ведь достал. Пусть погуляет.

Нестеров хорошо знал матушку НГ, и если можно было представить себе абсолютные отношения матери и сына, то моделью мог служить такой вот контакт. Да, Нестеров и сам восторгался этой удивительно обаятельной и даже юной дамой, и не уставал ставить ее в пример всем, кому только возможно. Эти самым он заслужил полное расположение НГ.

-Ну так давай про дело, - сказал Наш Герой.

Нестеров посмотрел на приятеля с улыбкой. Тот тоже улыбался, и была в улыбке журналиста такая наивность, что Нестеров не удержался и, рассмеявшись, сначала сказал полфразы, потом поговорил о деле пять минут, потом еще полчаса, но рассказал, конечно, не все.

- Когда выезжаешь из Москвы в Ригу, - начал Нестеров, - через некоторое время за вагонными окнами показывается станция Ново- Иерусалимская и виден темный массивный монастырь, вот как раз настоятелем этого монастыря и был дед преступника отец Аркадий.

С этими словами Нестеров подошел к двери кабинета, оглянулся для чего-то на приятеля, решительно отворил ее и увидел, как малыш Вовка, стремительно бежавший в это время по коридору, не разбирая дороги, ткнулся в самые ноги своей обещающей быть красавицей сестре Верочке, тоже вышедшей в коридор.

- Аннушка, - жалобно не то позвал, не то попросил Нестеров в пустоту, дружочек мой, я хочу быть с тобой.

- Ты хочешь быть со своими преступниками, а при чем тут я?

- Ну... - Нестеров мялся, - ты уже у меня умница, все понимаешь.

- Я то понимаю, но НГ твой - свинья, полгода я тебя толком не видела, как он тут как тут.

- Свинья, - согласился Нестеров и вздохнул.

- Свинья, - согласился и Наш Герой, выходя в коридор. - Но, Анют, все-таки выходи к нам, я же тебя тоже не видел тысячу лет.

Анечка, наконец, сменив гнев на милость и вышла. Она вышла в домашнем платье, ухоженная, красивая и очень-очень родная. Николай Константинович обнял ее, и так они прошествовали в кабинет, а уж за ними поплелся нежданный гость.

Наконец, рассказ, прерванный репликами, вопросами, рассаживаниями и шуточками, был продолжен.

- ... В общем, на станции Ново-Иерусалимская по Рижской дороге близ Москвы есть отреставрированный монастырь, настоятелем которого был перед самой революцией отец Аркадий, в миру называвшийся Василием Андреевичем Обуховским.

- И тотчас же после революции, решив убежать за границу, он благополучно добрался до Одессы с тем, чтобы с многочисленной сворой эмигрантов отплыть в Константинополь? - саркастически спросил Наш Герой.

- Что ты, тебе ли не знать, что в это время Одесса была оккупирована немцами, это было значительно позже, к тому же эмигранты, - это не свора, при мне таких слов, пожалуйста не произноси.

Журналист хихикнул и замолчал.

- В самом деле: ни преступления, ни рассказа этого, поставь отца аркадия к стенке правоверные большевики (в то время за один духовный сан они могли это сделать), видимо, не было бы.

- Да уж, большевики и не знали, что семьдесят лет спустя священнослужители будут сидеть в Верховном Совете, совершенно забыв о том, что по все еще действующему законодательству церковь отделена от государства.

- Ты дашь мне рассказать или, может быть, продолжишь сам? - спросил Нестеров и, выждав паузу, заявил: - одет тридцатидвухлетний Василий Андреевич Обуховский был в современный для его эпохи белый элегантный костюм с длинными сзади полами, и, конечно же, никто не мог бы даже предположить, что этот столь импозантный барин еще вчера сменил на этот костюм рясу духовного лица.

Пожив в Одессе у своего дядюшки и оформив насколько это было возможно документы для отъезда, Василий Андреевич Обуховский послонялся еще несколько дней по улицам, удивляясь и разбитым витринам на Дерибасовской, и множеству баррикад на улицах, примыкающих к центру и гавани.

- Где же твои вещи? - вдруг спохватился дядя, обнаружив, что у отъезжающего племянника из вещей ничего нет, кроме крошечного саквояжа.

- Зачем они мне? - улыбнулся племянник.

- И ты думаешь, это не подозрительно? - ужаснулся дядя и вдруг, пригнувшись к уху племянника, тихо спросил: - Ты зашил что-нибудь в пальто или у саквояжа стенки двойные?

- Дядюшка, - укоризненно отвечал ему Обуховский, - разве можно говорить такие глупости. Ну, конечно же, нет. Я еду безо всего, потому что уверен, что менее, чем через год, через полтора я вернусь, и все вернется к старому, а уж этот год я как-нибудь проживу.