Дмитрий Мамин-Сибиряк - Том 9. Хлеб. Разбойники. Рассказы

Старец рассердился без всякой причины и вышел, хлопнув дверью. Михей Зотыч закрыл глаза и улыбнулся.

— В скиты меня тащат, — заговорил он, — да… Оно пора бы, ежели бы… Зачем ты сюда-то приехал. Галактион?

— На заводе был у Стабровского, папаша. По пути и сюда завернул.

— Нанялся к Стабровскому в подрушные?

— Нет, я так… У меня свое дело.

— Хорошее дело, сыночек…

— Какое уж есть… Не помирать же с голоду.

— Отцу не хотел служить, а бесу служишь. Ну, да это твое дело… Сам не маленький и правую руку от левой отличишь.

Галактион замер, ожидая, что отец начнет выговаривать ему относительно жены, но Михей Зотыч закрыл глаза и опять улыбнулся.

— Думал: помру, — думал он вслух. — Тяжело душеньке с грешным телом расставаться… Ох, тяжело! Ну, лежу и думаю: только ведь еще жить начал… Раньше-то в египетской работе состоял, а тут на себя… да…

С трудом облокотившись на подушку, старик прибавил другим голосом:

— А я два места под мельницы арендовал, Галактион. Одно-то на Ключевой, пониже Ермилыча, а другое — на притоке.

— Для чего ж тебе еще две мельницы?

— Ну уж это не твое дело.

— Что же, я могу составить тебе планы и сметы, а выстроите и без меня. У меня своего дела по горло.

Старик посмотрел на сына прищуренными глазами, как делал, когда сердился, но сдержал себя и проговорил деловитым тоном:

— Сами управимся, бог даст… а ты только плант наведи. Не следовало бы тебе по-настоящему так с отцом разговаривать, — ну, да уж бог с тобой… Яйца умнее курицы по нынешним временам.

Галактион провел целый день у отца. Все время шел деловой разговор. Михей Зотыч не выдал себя ни одним словом, что знает что-нибудь про сына. Может быть, тут был свой расчет, может быть, нежелание вмешиваться в чужие семейные дела, но Галактиону отец показался немного тронутым человеком. Он помешался на своих мельницах и больше ничего знать не хотел.

Вечером Галактиона поймал Симон.

— Братец, совсем вы забыли нас, — жаловался он. — А мы тут померли от скуки… Емельян-то уезжает по ночам в Суслон, а я все один. Хоть бы вы меня взяли к себе в Заполье, братец… Уж я бы как старался.

— Погоди, вот сам сначала устроюсь… Тебе Харитина кланяется.

— Станет она думать обо мне, братец! На всякий случай скажите поклончик, что, мол, есть такой несчастный молодой человек, который жисть свою готов за вас отдать. Так и скажите, братец.

— Сладко уж очень, а я не умею так говорить, — отшучивался Галактион.

Потом Галактион с неожиданною нежностью обнял брата и проговорил:

— Симон, бойся проклятых баб. Всякое несчастье от них… да. Вот смотри на меня и казнись. У нас уж такая роковая семья… Счастья нет.

С отцом Галактион расстался совсем сухо, как чужой.

Емельян поехал провожать Галактиона и всю дорогу имел вид человека, приготовившегося сообщить какую-то очень важную тайну. Он даже откашливался, кряхтел и поправлял ворот ситцевой рубахи, но так ничего и не сказал. Галактион все думал об отце и приходил к заключению, что старик серьезно повихнулся.

Галактион отъехал уже целых полстанции от Суслона, как у него вдруг явилось страстное желание вернуться в Прорыв. Да, нужно было все сказать отцу.

— Поворачивай! — крикнул он ямщику таким голосом, что тот оглянулся. — Да живее!

Какое-то странное волнение охватило Галактиона, точно он боялся чего-то не довезти и потерять дорогой. А потом эта очищающая жажда высказаться, выложить всю душу… Ему сделалось даже страшно при мысли, что отец мог вдруг умереть, и он остался бы навсегда с тяжестью на душе.

Симон испугался, когда увидел вернувшегося Галактиона, — у него было такое страшное лицо. Он еще не видал брата таким.

— Что случилось, Галактион?

— Ничего… Забыл переговорить с отцом об одном деле.

Михей Зотыч, наоборот, нисколько не удивился возвращению Галактиона. Скитский старец попрежнему сидел в углу, и Галактион обрадовался, что он здесь, как живой посредник между ним и отцом.

— Чего позабыл? — грубо спросил Михей Зотыч улыбаясь.

— Чего забыл? — точно рванул Галактион. — А вот это самое… да. Ведь я домой поехал, а дома-то и нет… жена постылая в дому… родительское благословение, навеки нерушимое… Вот я и вернулся, чтобы сказать… да… сказать… Ведь все знают, — не скроешь. А только никто не знает, что у меня вся душенька выболела.

— А ты всем скажи: отец, мол, родной виноват, — добавил Михей Зотыч с прежнею улыбкой. — Отец насильно женил… Ну, и будешь прав, да еще тебя-то пожалеют, особливо которые бабы ежели с жиру бесятся. Чужие-то люди жалостливее.

— Хорошо тебе наговаривать, родитель, да высмеивать, — как-то застонал Галактион, — да. А я вот и своей-то постылой жизни не рад. Хлопочу, работаю, тороплюсь куда-то, а все это одна видимость… у самого пусто, вот тут пусто.

— Ишь как ты разлакомился там, в Заполье! — засмеялся опять Михей Зотыч. — У вас ведь там все правые, и один лучше другого, потому как ни бога, ни черта не знают. Жиды, да табашники, да потворщики, да жалостливые бабешки.

Галактион вскочил со стула и посмотрел на отца совсем дикими глазами. О, как он сейчас его ненавидел, органически ненавидел вот за эту безжалостность, за смех, за самоуверенность, — ведь это была его собственная несчастная судьба, которая смеялась над ним в глаза. Потом у него все помутилось в голове. Ему так много было нужно сказать отцу, а выходило совсем другое, и язык говорил не то. Галактион вдруг обессилел и беспомощно посмотрел кругом, точно искал поддержки.

— А в Кирилловой книге [8]сказано, — отозвался из угла скитский старец: — «Да не будем к тому младенцы умом, скитающися во всяком ветре учения, во лжи человеческой, в коварстве козней льщения. Блюдем истинствующие в любви».

— Это ежели у кого совесть, — добавил Михей Зотыч смиренным тоном. — А у нас злоба и ярость.

— Смейся, родитель. Да, смейся! — крикнул Галактион. — А над кем смеешься-то?

— Слышишь, старче, как нынче детки с родителями разговоры разговаривают? — обратился Михей Зотыч к своему гостю. — Ну, сынок, скажи еще что-нибудь.

— И скажу! От кого плачется Серафима Харитоновна? От кого дом у меня пустует? Кто засиротил малых детушек при живом отце-матери? От кого мыкается по чужим дворам Емельянова жена, как беспастушная скотина? Вся семья врозь пошла.

— А вот помру, так все поправитесь, — ядовито ответил Михей Зотыч, тряхнув головой. — Умнее отца будете жить. А сейчас-то надо бы тебя, милый сынок, отправить в волость, да всыпать горячих штук полтораста, да прохладить потом в холодной недельки с две. Эй, Вахрушка!

На счастье Галактиона, Вахрушки не случилось дома, и он мог убраться из-под гостеприимной родительской кровли цел и невредим.