Михаил Кузмин - Том 2. Проза 1912-1915

Ни Ираиды Львовны, ни Полины не было видно; ей показалось, что вдоль противоположной стены прошли Лаврик и Фортов, почему-то не к выходу, а в интимную комнату. Очевидно, все уже теснились в передней, откуда редко кто возвращался, так как в большой зале стало несколько просторней. Елена Александровна рискнула слезть со скамейки, куда она забралась, попав в угол. И шум несколько уменьшился, так что можно было различать отдельные фразы проходивших. Но лучше бы их было не слышать! Слова нечеловеческого страха, нелепые приказания и советы или спокойствие, близкое к идиотизму. Как ни странно, Елена Александровна только сейчас почувствовала, услышала, что она сама все время кричит. Собственный ее голос так незнакомо поразил ее слух, что она подумала: «Кто же это кричит? Боже мой, Боже мой! — ах, да, это я сама!»

Какая-то толстая дама плакала на уцелевшем столе и, неизвестно для чего, методически спокойно раздевалась. Еще больше, чем собственный голос, Елену Александровну удивило ее имя, произнесенное кем-то, и то, что слова, следовавшие за этим обращением, имели человеческий смысл.

— Елена Александровна, какое счастье, что вы еще здесь, а не в передней! идемте в ту комнату, там нет давки и через окно можно спастись.

Перед Лелечкой стоял Жубер, в том же коротком трико, неровно освещаемый огнем.

— Да, да! — зашептала Лелечка, — пойдемте! вы видете — я ваша.

Жубер ничего не ответил, а отодрал ее руку от края печки, за которую она держалась. Действительно, в интимной комнате, почти в темноте, было не более человек пятнадцати, которые ждали у разбитого окна. Проходя мимо кого-то, Лелечка крикнула:

— Вот видите, Лаврик, и я спасусь.

Незнакомый молодой человек, обернувшись, ничего не ответил.

— Я вылезу первым и подам вам руку, — сказал ей Жубер.

— Нет, нет. Я первая, я первая, а то вы меня оставите.

— Но как же вы будете держаться, кто вам поможет?

— Я буду держаться за ноги того, кто полезет передо мной.

Какой-то господин рассовывал по карманам пригоршню колец и брошек, неизвестно кому принадлежавших. Лелечка дрожала на улице, ожидая, когда покажется голова Жубера. Теперь уж она ему помогала вылезать, таща его за что попало.

— Боже мой! Боже мой! Милый Жубер, мы живы, как мне вас благодарить?

— Об этом мы поговорим после, теперь надо добираться, чтоб не простудиться ни вам, ни мне. Что вы делаете? — вдруг спросил он, увидя, что Лелечка опустилась и клонит голову к тротуару.

— Я целую милую, милую землю, по которой мне еще придется походить своими ногами.

Хотя Лаврик с Орестом Германовичем ехали еще по набережной Васильевского острова, но им казалось уже, что они находятся в незнакомом городе. Может быть, этому впечатлению способствовал ранний утренний час, когда все в городе кажется свежим и новым. От их дома до пристани было так недалеко, что они, конечно, могли бы пройти это расстояние и пешком, но Орест Германович еще не совсем оправился после нездоровья и мистер Сток взял с Лаврика слово, что они непременно возьмут извозчика. Андрей Иванович был уже на пристани и делал им знаки палкой. Тут же стояли Лаврентьев, Фортов и Ираида Львовна.

— Что вы так поздно? это, наверное, вы, Лаврик, проспали! Я уже осмотрел весь пароход и каюты, которые нам предназначены.

— И какое хорошее утро, — ответил Орест Германович, переходя пароходный мостик.

— Мне все кажется, что это не сентябрь, а весна.

— Это весна и есть, — отозвался Лаврик, — начало всегда кажется весною.

Ираида Львовна, вся в черном, осталась на палубе со старшим Пекарским. От бело-голубой воды и нестерпимо ярких медных предметов ее траурный костюм и печальное, не похудевшее, а как-то потемневшее лицо казались еще мрачнее.

— Бедная, бедная, Ираида Львовна! я вас еще не видел с тех пор, как случилось это несчастье.

Ираида взглянула на говорившего и, помедля, ответила:

— Да, мы давно уж с вами не видались. Какой-то ветер налетел на всех нас. Может быть, он разогнал тучи, но некоторых унес навсегда.

— Да, сначала Зоя Михайловна ушла от нас, теперь взят Леонид Львович, как будто первая его звала за собою.

— Конечно, можно объяснить и так. В сущности, брат погиб совершенно случайно. Никто не мог предполагать, что в «Сове» произойдет пожар. Конечно, при таком бедствии было трудно попасть в число тех счастливцев, которые спаслись. Но все эти рассуждения нисколько не помогают делу.

— Мне как-то стыдно перед вами, Ираида Львовна, за мое счастье.

— Грех вам говорить так, Орест Германович! наоборот, мне было бы гораздо тяжелее, если б я знала, видела, что еще и мои друзья не вполне счастливы.

— Может быть вы, Ираида Львовна, нашли успокоение в том же, в чем и Елена Александровна?

Ираида посмотрела на него с удивлением:

— В чем и Лелечка? я вас не понимаю! не в обиду будь ей сказано, она, кажется, склонна думать, что успокоение находит в каждом новом романе. Если это и можно назвать успокоением, в чем я сомневаюсь, то оно во всяком случае не для меня.

— Нет, я имел в виду то общество, куда вступила Елена Александровна. Ведь это, кажется, не секрет, она всем об этом говорит.

Ираида Львовна вздохнула:

— Это не секрет, а просто — препровождение времени. Нет, и это тоже не для меня. Я, конечно, говорю не про Лелечку, а искренних теософов… Видите ли, во мне нет ничего таинственного и никакой склонности к мистике, хотя бы даже такой детски-ученой, как у теософов. У меня нет никаких исканий. Конечно, не мне судить, но мне кажется-я человек не злой и очень верующий, но совсем обыкновенный… Это мое органическое свойство, если хотите, недостаток. Теперь эти оба свойства как-то усилились во мне, укрепились, но нисколько не изменили своего характера. Орест Германович посмотрел на Ираиду Львовну, будто он видел ее в первый раз. И действительно, ее потемневшее лицо было спокойно и печально, ее глаза были способны выражать доброту, но, казалось, никогда не загорятся тем странным белым огнем, радостным и светлым, который он имел случай наблюдать за последнее время, равно как им были недоступны и те быстрые, мелкие искры желания, которые иногда роднили Елену Александровну с Полиной.

— Да, я делаю добро, которое могу, я верую и стараюсь не раскисать, вот все, что я могу сделать.

— Да, конечно, — ответил Орест Германович, которому делалось все более и более скучно. Он отчасти был рад, хотя бы как развлечению, Полине Аркадьевне, которая показалась на набережной, колотя извозчика зонтиком по спине.

Она не видела знаков, которые ей давали с палубы, и в волнении ринулась во внутренность парохода. Орест Германович хотел было пойти ей навстречу, но она уже подымалась к ним, сопровождаемая Лавриком, Фортовым и Лаврентьевым. Она желала все осмотреть, все знать и волновалась так, будто ехала сама.