Михаил Салтыков-Щедрин - Том 15. Книга 2. Пошехонские рассказы

— Не знаю, — отрекся Вожделенский. — О преобразованиях, не скрою, слыхал, а чтобы совсем упразднить — об этом не знаю.

— Ну, да, преобразования… У нас ведь всегда с преобразований начинается… Сначала тебя преобразуют, а потом и упразднят.

— Не упразднят-с, а остепенят, в надлежащие рамки поставят — это так! Это — бывает! Да ведь оно и не может иначе быть.

— Совершенно справедливо, — согласился Жюстмильё.

— В чем же остепенение-то будет состоять?

— А в том и будет состоять, что служить так служить, а либеральничать так либеральничать * . Только и всего.

Никогда еще Вожделенский не говорил так определительно. Очевидно, он чувствовал под ногами вполне твердую почву. Пугачев угрюмо сдвинул брови и потупился. Жюстмильё тоже как будто оторопел и смущенно уставился глазами в зеленую массу протертого щавеля, из которой торчали куски зачерствелой телятины (фрикандо̀).

«А потом, может быть, и департамент Оговорок остепенять начнут!» — думал он, полегоньку вздрагивая.

— Чем же мы… худо служили? — спросил Пугачев после минутного замешательства.

— Худо не худо, а не-бла-го-вре-мен-но! — отчеканил Вожделенский и затем, перевернув блюдце с фрикандо, осмотрел его со всех сторон, на мгновение поколебался, но наконец перекрестился и запустил ложку в гущу: с богом!

— Что такое «неблаговременно»? Это насчет прожектов, что ли? — пристал Пугачев. *

— И насчет прожектов, и вообще. * Общество волнуете.

— А я так думаю, совсем напротив. Утешение подаем.

— Вы думаете так, а другие думают иначе. Вы говорите: «Утешение», а другие говорят: «Вред».

— В чем же вред? Ежели обществу показывают перспективы, ежели ему дают понять, что потребности его имеются в виду… в чем же тут, смею спросить, вред?

Пугачев был взволнован и возвысил голос; Вожделенский, который вообще не любил «историй», поспешно вычищал ножиком зеленую массу и молчал. Жюстмильё сидел как на иголках, но на всякий случай посылал умильные взоры в сторону Вожделенского.

— Легко сказать: «Вред!» — горячился Пугачев, — а что такое вред? Разве мы что-нибудь когда-нибудь предваряли? разве мы что-нибудь когда-нибудь распространяли или поощряли? В чем заключалась наша задача? — она заключалась в том, чтобы показывать обществу перспективы! Для чего нужны были перспективы? — для того, чтоб уберечь общество от химер и преувеличений! Для того, чтоб его успокоить, обнадежить, утешить. Полагаю, что в этом ничего неблаговременного нет!

— То есть как вам сказать… — вставил свое слово Жюстмильё, но Пугачев не обратил на него никакого внимания и даже сделал рукою движение, словно досадную муху смахнул.

— Я думаю, что даже добрая политика таких указаний требует, — продолжал он. — Необходимо, чтоб общество видело… чтоб оно, так сказать, в надежде было… Вы говорите: «Прожекты?» А позвольте спросить, какие такие у нас были прожекты, которые бы, так сказать… ну, там волнение или движение, что ли… Слава богу! тихо, смирно, благородно!

— Ну было-таки, Емельян Иваныч, было! — что говорить! — пошутил Вожделенский, искривив рот в улыбку.

Жюстмильё тоже скривил рот и даже один глаз прищурил. Очевидно, он силился что-то угадать. А может быть, даже и угадал, что обычное его посредничество между спорящими сторонами едва ли на этот раз будет благовременно.

— Что такое было? — гремел Пугачев, — это вы насчет тех, что ли? * Так разве мы поощряли? разве мы покрывали? А что касается до перспектив, так ведь и это в тех же видах… Нельзя без перспектив! нужно, чтоб общество имело в виду: «Вот, мол, что̀ для вас»… А там какую перспективу в ход пустить, а какую попридержать — это уж не мы! Наше дело — сообразить, изложить, представить, а потом…

— А потом уж «не мы»? — съехидничал Вожделенский.

— Там как хотите, смейтесь или не смейтесь, а я правильно говорю. Наше дело — машину завести: общество занять, пищу ему предоставить, — а решить, какая перспектива благо-временна, а какая неблаговременна — это уж не от нас зависит.

— А от кого же?

— Ну, там…

— Мы, дескать, намутим, а вы — как знаете?.. Ах, господа, господа! Нет, это не так. По-моему, надо так: служить так служить, а мутить так мутить!

— Но ведь мы и служим. Разве мы противодействуем?

— Еще бы вы * противодействовали! Не о противодействии идет речь, а о содействии, * сударь, о содействии! Об том, чтоб у всех один план, одна мысль, одна забота… вот об чем!

— Но ведь и мы… разве ваш департамент когда-нибудь примечал за нами? Напротив, мы всегда, можно сказать, всей душою… содействовали…

— Наш департамент «делом» занимается, а не фантазиями-с. Поэтому вы ни содействия, ни противодействия оказать ему не можете. И не требуется-с… Так, по крайней мере, я полагаю.

— Но мне кажется, что, занимая общество перспективами, мы тем самым уже содействуем…

— Не полагаю-с.

— Если я не ошибаюсь, то Емельян Иваныч хотел выразить… — вступился Жюстмильё.

— Я очень хорошо понимаю, что хотел выразить Емельян Иваныч, — сухо отрезал Вожделенский, — но, к сожалению, доводы его не кажутся мне убедительными…

И, откинувшись назад, он хлопнул Пугачева по коленке и сказал:

— Старая система, батюшка, старая!

Водворилось минутное молчание, тем более тягостное, что половой позамешкался с жарким. Наконец принесли птицу, и у Пугачева вновь развязался язык.

— Не понимаю! — бормотал он, — департамент Препон — сам по себе, а наш департамент — сам по себе… Сами вы всегда говорили… Департамент Преуспеяний указывает, а департамент Препон * сдерживает и умеряет… И наоборот.

— Старая система, батюшка, старая! — повторил Вожделенский.

— Заладили одно: «Старая!» В чем же новая-то ваша система состоит?

— А вот в чем: служить так служить, а либеральничать так либеральничать.

Хотя Вожделенский уже не впервые высказывался в этом смысле и в этих самых выражениях, но на этот раз вышло как-то особенно ясно. Без перспектив, а прямо к цели. Пугачев вдруг почувствовал, что ему уж не очиститься. Да и Жюстмильё, с своей стороны, страдальчески заметался.

«Наверное, Вожделенский завтра в «Грачи» не придет, — блеснуло у него в голове. — Да и вообще не видать его «Грачам», как ушей своих. Любопытно, однако ж, в какой он трактир ходить будет?»

— Стало быть, нельзя даже… А впрочем, что ж! оно к тому идет! — процедил сквозь зубы Пугачев и вздохнул.

— Да-с, к тому-с.

— Одного я не понимаю: ежели и нельзя, то все-таки почему же бы мы…

Пугачев запнулся, как бы вызывая Вожделенского на поощрение, но Вожделенский ехидно молчал. Тогда он продолжал:

— Повторяю: совсем мы не в том смысле… не в вредном… Дать обществу пищу… отклонить его от вредных увлечений… кажется, это именно та самая задача, которою достигается… Ежели департамент Препон самым делом воздействует, то мы, с своей стороны, косвенно…