Михаил Салтыков-Щедрин - Том 13. Господа Головлевы. Убежище Монрепо

Имею честь просить Ваше превосходительство об удовлетворении такового ходатайства редакции, с возложением ответственности на типографию, чтобы в неисправленном виде книги не были выпущены в свет, а сделанные исключения представлены были в комитет, и с условием, чтобы по исправлении книжек до выпуска оной в свет, вновь было представлено в цензурный комитет установленное количество экземпляров» ( ЦГИАЛ , ф. 776, оп. 3, ед. хр. 139, л. 282).

17 сентября Варадинов известил Петрова, что Главное управление по делам печати обратилось к градоначальнику с просьбой назначить одного из инспекторов типографий для наблюдения, вместе с чиновником цензурного комитета, за исключением ряда мест из № 9 «Отеч. записок» ( ЦГИАЛ , ф. 777, оп. 2, ед. хр. 60, л. 333).

Узнав о согласии Варадинова, Салтыков 17 сентября обратился в цензурный комитет с просьбой:

«Ввиду предполагаемых изменений в № 9 «Отеч. записок», имею честь покорнейше просить распоряжения о выдаче заарестованных книг журнала для исправлений. По исполнении сего, требуемое количество экземпляров будет представлено в комитет вновь».

Из последующих документов дела об издании «Отеч. записок» явствует, что под руководством назначенного цензурным комитетом П. П. Салманова и инспектора типографии А. Ф. Грешнера указанные в приведенном выше письме Петрова к Варадинову от 17 сентября части текста были изъяты из номера. Однако и после исключения неугодных цензуре мест разрешение на его выпуск в свет задерживалось. В связи с этим Салтыков 20 сентября писал секретарю цензурного комитета Н. И. Пантелееву:

«Милостивый государь

Николай Иванович.

Александр Григорьевич обещал мне выпустить 9 № «Отеч. зап.» по сличении сделанных исправлений. Между тем потребовались самые вырезки, и это замедлило выпуск книги. Ныне же вырезки готовы, да инспектор типографии занят. Так что вряд ли даже и в субботу № выйдет. Нельзя ли Вам принять в этом деле участие и попросить Александра Григорьевича хоть частным образом убедиться, что вырезки сделаны, и выпустить книгу.

Примите уверения в совершенном почтении и преданности».

Однако разрешение на немедленный выпуск сентябрьского номера в свет было дано только после того, как от П. П. Салманова 21 сентября поступило официальное извещение о том, что произведенные в 8020 экземплярах вырезки опечатаны и сданы под расписку «на хранение управляющему типографией Краевского Скороходову под условием предоставления таковых в цензурный комитет» ( ЦГИАЛ , ф. 777, оп. 2, ед. хр. 60, лл. 337–338).

Таким образом, из приведенных выше документов со всей очевидностью следует, что в главе «Finis Монрепо» (см. стр. 367) была изъята часть текста от слов: «В Ведомостях пишут…» — и кончая словами: «…так оно колесом и пойдет». Не была она восстановлена автором и в отдельных изданиях «Убежища Монрепо».

При подготовке отдельного издания Салтыков несколько изменил журнальный текст. В «Отеч. записках» после слов Грацианова: «Теперь — конец!» (стр. 368) следовала реплика повествователя: «Всему венец!» «Да! так вы, кажется, об Разуваеве начали что-то говорить?» Вместо этого текста в Изд. 1880 и 1883 было напечатано:

— Всему венец! Вон из Москвы пишут: «умников»-де в реке топить надо…

— Тсс…

— Да! так вы, кажется, об Разуваеве начали что-то говорить?

Приводя по донесению цензора Лебедева место, исключенное цензурой из главы «Finis Монрепо», Б. М. Эйхенбаум справедливо отметил, что «в промежуток между черновым автографом и печатным текстом Щедрин изменил это место — и притом в сторону усиления, а не смягчения». «При таком положении, — заключает исследователь, — редактору текста приходится выбирать один из двух путей: либо пожертвовать содержанием этого куска и оставить печатный текст, либо пожертвовать текстологической чистотой и прибегнуть к конъектуре: вместо слова «Тсс…» взять приведенную цензором цитату. Ввиду ценности этого куска мы решили выбрать второй путь — после слов: «Вон из Москвы пишут» — берем цитату цензора и в реплике Щедрина ликвидируем слово «Тсс…», считая, что оно появилось взамен вырезанных цензурой фраз о «горошке» ( Изд. 1933–1941 , т. XIII, стр. 560).

Принятое Эйхенбаумом решение нуждается в одном уточнении. В начальной части фразы вместо слов: «Вон из Москвы пишут» — в соответствии с цензурными документами надо печатать: «В «Ведомостях» пишут». Что же касается утверждения С. Н. Соколова, что «в будущем новом издании «Убежища Монрепо» изъятый цензурой текст из главы «Finis Монрепо» должен быть восстановлен» [281]по черновому автографу, то оно опровергается приведенными цензурными материалами.

Сюжетно-тематической основой и целым рядом деталей «Finis Монрепо» тесно связан с очерками «Столп» и «Кандидат в столпы» из цикла «Благонамеренные речи»: продажа приходящего в упадок дворянского имения набирающему силу «чумазому» в обстановке безудержного разгула буржуазного хищничества, с одной стороны, и политической реакции — с другой.

Антипатия Салтыкова к «новоявленному русскому буржуа» — «ублюдку крепостного права», «мироеду» без элементарных культурных навыков предпринимательского дела, с «нахальной» «готовностью кровопийствовать» — очевидна. Не забывая о крепостническом прошлом «старокультурного человека», спеша согласиться, что это «тип несимпатичный», автор очерка готов все же посчитать роль «рохли» — при отсутствии другого выбора — более «приличной», чем роль «кровопивца».

Сатирически остро и выразительно воссоздается в очерке атмосфера усиливающейся реакции, засилья «граждан ретирадных мест», усматривающих «дух», «заразу», крамольное желание «фрондировать», «артачиться», «фыркать», даже в простом «ничегонеделанье», объявляющих «врагом отечества» всякого «недовольного», хотя бы и «промежду себя», и, наконец, призывающих к прямой физической расправе над «людьми культуры» — «умниками», «сочувствователями», «интеллигенцией».

Одним из первых откликнулся на выход «итогового» очерка Буренин; в большой «подвальной» статье он попытался взять под сомнение идейную значительность и остроту «эпопеи о тревогах и страданиях обитателя Монрепо», считая, что для Салтыкова характерны «фельетонность», невинно-юмористическая «фиоритурность». «Двойственность» образа рассказчика, который заключает в себе и объектно-сатирическое и авторско-лирическое начала, Буренин поспешил истолковать как очевидную неувязку, как лишнее свидетельство присущей писателю «неопределенности». Наконец, задавшись вопросом, «какое значение будут иметь через тридцать — пятьдесят лет» творения Салтыкова, критик «Нового времени» отвечал на него следующим образом: «…К этому времени мнимая глубина сатирика обмелеет так, что по ней, пожалуй, вброд будут гулять самые немудрые консерваторы двадцатого столетия» [282]. По сути дела, повторением буренинских суждений и оценок явились рецензии в «Современности» (1879, № 114, 7 октября. Подпись: А. Н. ) и особенно — в «Петерб. листке» (1879, № 198, 10 октября), где Салтыков был обвинен в безыдейности.