Антон Макаренко - Максим Горький в моей жизни

Плохой балл - не рискованное действие. Погладить по головке - нет никакого риска.

Говорить ровным голосом - тоже нет никакого риска.

А может быть, мальчик, избалованный постоянно такими нерискованными действиями, и получил склонность к самоубийству. И всякий человек, если с ним несколько лет подряд говорить ровным голосом, возымеет желание повеситься. Если бы все педагоги говорили с ребенком ровным голосом, я не знаю, до какого состояния они могли бы довести ребенка.

Но, к счастью, не все говорят ровным голосом. Некоторые рискуют, требуют, ставят плохие баллы, а главное - требуют. И только поэтому получается живое настроение в жизни.

Эта тема риска должна быть рассмотрена в педагогической практике.

Я как педагог открыто смеюсь, радуюсь, шучу, сержусь.

Хочется мне шутить - я шучу. Хочется мне потихоньку уколоть человека я это делаю.

Такой риск не страшен. Мне приходилось рисковать больше, чем другим педагогам.

Например, иногда общее собрание выносило постановление: выгнать из коммуны. И как я ни боролся, как я ни грозил, они смотрят на меня, смотрят, а потом опять поднимают руки: выгнать. И я выгонял. За восемь лет я выгнал человек десять. Открываю дверь: иди на все четыре стороны, куда хочешь, иди в белый свет.

Страшный риск, но благодаря этому риску я добился постоянного искреннего, требовательного тона, и каждый знал, что такой тон встретит его в первый же день, и ни для кого это не было неожиданностью.

Но особенно удивительно, что все эти выгнанные писали мне письма.

Недавно я получил письмо от человека, которого выгнал шесть лет назад и потерял его из виду.

Он пишет: я, старший лейтенант такой-то, отличился в боях у озера Хасан и по этому случаю решил написать вам письмо. Если бы вы знали, как я вам благодарен за то, что вы тогда меня выгнали. Как я куражился над вами, над всем коллективом. А когда меня выгнали, я задумался: неужели я такой плохой, что 500 человек не согласились со мною жить? Я хотел к вам идти проситься обратно, а потом решил, что надо самому пробивать дорогу. И вот я теперь лейтенант, я отличился и считаю долгом вам об этом сообщить, чтобы вы не беспокоились, что выгнали меня тогда.

Это - чтобы я не беспокоился через 6 лет. Я потерял из виду этого человека, и вот теперь он написал, когда оказался победителем у озера Хасан, именно в этот момент он вспомнил ооб мне как об одной из причин своего сегодняшнего блеска.

Попробуйте поэтому предсказать, куда ведет каждый поступок.

Надо поставить вопрос об риске, ибо так называемый такт начинает сидеть в печенках не только у педагога, но и у воспитанников.

В то время, как мне еще приходилось спорить с украинским Наркомпросом#11, меня спросили на педагогической конференции: вы знаете, что такое такт?

- Знаю.

- А что это такое?

- Предположим, вы обедаете с каким-нибудь человеком, и он плюнул вам в тарелку, и вы можете ему сказать: что вы делаете, это нетактично.

А можно поступить так: взять тарелку и разбить у него на голове. И никакого риска не будет.

Иногда не нужно разбивать тарелку на голове, доводить человеческий поступок до логического предела, а не замазывать его.

Разве такт иногда не является уклонением от ответственности?

Передо мной мальчик или девочка, с которыми надо что-то сделать, а я не хочу ничего делать, боюсь риска и начинаю тактично поступать. Тактично отьезжать от данного случая в какой-то закоулок.

Может быть, я и ошибаюсь, но результаты были у меня хорошие.

Я у себя не знаю случаев рецидивов, за исключением одного, когда девушка, выданная мною замуж, опять сделалась проституткой.

Я уверен, что я в своем опыте подошел к какой-то правде так же, как и вы.

Я настаиваю на том, что основным принципом в нашей педагогической работе, школьной, внешкольной, дошкольной, является как можно большее уважение к человеку.

Я даже восьмилетнего человека называл товарищ Комаров. Так он - Петька, Васька и т.д., а когда я прихожу в коллектив, я называю его товарищ Комаров.

Как можно больше уважения и настойчивого, ясного, открытого требования: веди себя так-то и так-то.

Меня одолевали родители, говорили, что я совершаю чудеса. Приезжают на автомобиле отец и мать и говорят: "Мы больше не можем с ним жить: грубит, требует: давай деньги, давай билеты, не хочет за собой убрать и т.д. Возьмите его ради бога!" Посмотришь на мальчика: вполне нормальное лицо, никакой умственной отсталости нет, здоровый мальчик, учится в 8 классе, что же над ним работать?

"Хорошо, пусть останется, но чтобы вашего духа здесь не было года два, чтобы бензином вашим здесь не пахло".

Главные жалобы, что не хочет почистить себе костюм, не хочет постелить себе постель, не хочет в магазин пойти за покупками. А здесь его командиры немного протрут с песочком, и он начинает меняться. Через полгода отпускаешь его первый раз в отпуск. И говоришь: смотри, Сергей, ты идешь в первый раз, посмотри, как на тебе все одето. Когда придешь домой, смотри, чтобы от отдал салют, и смотри, чтобы ты наашел себе дома работу, чтобы все время провел в работе.

- Слушаю.

Приходит домой: что прикажете сделать, за водой сходить или пол помыть?

Родители думают, что сделали чудеса. Никаких чудес и никаких чудотворцев нет. А так надо требовать, чтобы мальчик не сомневался. И мальчик находит в этом удовольствие. Он доволен тем, что может показать родителям, что он тоже способен работать. От педагога требуется уверенность в своей правоте. Если вы уверены, что можете требовать до конца, ребенок всегда сделает все, что нужно.

Я еще раз прошу извинить, если в моем рассказе было что-нибудь назидательное. Я ни на какую назидательность не претендую, а просто рассказываю то, чему я в жизни был свидетелем...

ОТВЕТСТВЕННОМУ РЕДАКТОРУ "КОМСОМОЛЬСКОЙ ПРАВДЫ"

Прилагая статью "Ответ т. Бойму", прошу не отказать в напечатании ее в "Комсомольской правде".

Одновременно прошу Вашего внимания к следующему моему предложению. В статье "Откровения А. Макаренко" т. Бойм мимоходом высказался в том смысле, что мои педагогические положения вызывают серьезные возражения. Не имею возможности судить, разделяются ли эти возражения редакцией "Комсомольской правды", но вообще позволяю себе утверждать, что нигде ни разу мне не пришлось высказать свои педагогические взгляды с той полнотой и определенностью, с какими мне хотелось бы это сделать. Вам хорошо известно, в каком печальном положении в настоящее время находится тот отдел педагогики, который говорит о воспитании. Я, конечно, не претендую на звание монополиста в деле толкования основ марксистской педагогики и вообще весьма скромно оцениваю свои силы как теоретика, но мне удалось в своей жизни испытать очень тяжелый и длительный педагогический искус, и, вполне естественно, я хочу, чтобы мой опыт не пропал бесследно и чтобы его выводы сделались общественным достоянием. Я уверен даже, что я не имею права молчать и скрывать свои мысли только потому, что они могут вызвать раздражение у кого-либо. Тем не менее до сих пор я ограничивался случайными высказываниями, главным образом во время встреч с читателями, от которых я не имел права отказаться.