Сергей Сергеев-Ценский - Том 1. Произведения 1902-1909

— За папиросами, капитан? У меня много.

Шел первый час ночи.

Дождь лился по крыше ровный и цельный, точно вся ядовитая, бесформенная и сплошная скука, которая гнездилась на земле, собралась и впиталась в его капли.

Переплело густым синим угаром.

Семь человек стояли в большом зале ротонды, с револьверами в руках.

Огромный Лобода светил маленьким огарком, и огонек то казался испуганно вытаращенным глупым глазом, чуть пьяным, серым, то дразнящим, узким, жутко веселым язычком: покажется — спрячется, дернет влево-вправо, опять спрячется.

— Зал большой, разгону много, — серьезно оценивал позицию Лобода. — Зеркало… от полу аршина на два… Стрелять будем в ноги — значит, разбить никак нельзя… Рояль…

— А разобьешь — плати сам. Разбил, сукин кот, плати сам! — весело смеялся Селенгинский.

Толстый, потный, он подбрасывал руки, нетерпеливо объясняя, как нужно становиться в угол, кричать «куку» и тут же бросаться в сторону, опять кричать «куку» из другого угла и опять бросаться…

— Во всех углах побыл — с круга долой! Новую кукушку на кон. Пониме?.. Штука простая! А что?.. Ну да, штука простая, детская…

Оттого, что огонек был маленький, а зал большой, люди казались странными; темнота жмурилась, расступаясь, когда Лобода подымал огарок, но тут же смыкалась снова и кутала этих семерых в грязные лохмотья, как нищая цыганка голых ребят.

Бабаев смотрел на всех и никого не мог ясно представить: по всем прыгал колючий маленький свет, как чей-то смешок, и все были новые, странные. Встречался глазами, глаза казались бессмысленно яркими, точно слитые из стекол.

— В окна тоже не стрелять — полку убыток, — прокатился голос Лободы. — Следы от пуль будут — замажем… Начинаем! Прошу брать билеты!

Он разжал ладонь: узкими полосками белели на ней трубочки билетов.

Бабаев посмотрел на его лицо — не улыбалось; было крупно, строго, красиво освещенное снизу; бросился в глаза желоб под кадыком на длинной шее.

— Господи благослови! — потянулся к кучке билетов Селенгинский.

Мясистый, широкий, преувеличенно долго копался он, щекоча ладонь Лободы, хрипло смеялся, точно ломал хворост, смотрел трубочки на свет и клал обратно, взял, наконец, одну, развернул:

— Пусто!

Перевернул ее, понюхал, опять посмотрел:

— Все-таки пусто!

— Не дури, осел! — сказал Лобода. — Зачем дуришь?.. За меня вынь, а то руки заняты.

— О тебе что мне думать? Известно — тебе «кукушка». Я тебе удружу… Старый капитан молодой гвардии, вот тебе… — развернул билет и жалостно вытянул: — Пу-ycтo!

— Дайте, я возьму, — придвинулся Глуходедов.

— Да возьмем сразу, — сказал Яловой.

Придвинулись, но Лобода сжал ладонь, и она стала похожа на урну с узким горлом.

— По одному, господа! Порядок!

Глуходедов вынул пустой билет, пожал плечами, улыбнулся и закурил папиросу.

Пустая бумажка наивно забелела в руке Ялового.

— Не везет, дядя! — засмеялся Селенгинский и похлопал его по спине.

Бабаев подошел к Лободе, ощутил острый запах его пота, скользнул глазами по волосатому куску груди, выступавшему из рубахи… Стало странно, точно подошел к исповеди. Узкая, женская рука его свободно вошла в урну Лободы, ясно ощутила три твердых трубочки, перебросила все три… «Хочешь кукушку?» — сам себя спросил Бабаев и упрямо ответил: «Хочу». Крепко зажал в пальцах одну трубочку — показалась какой-то объемистой, точно было в ней что-то, — и вынул.

Головы Селенгинского и Швана стукнулись об его голову, наклонившись, и от этого сразу стало как-то жарко и потно.

Нервно, чуть не порвав, раскатал трубочку.

— Есть! — крикнул за него Селенгинский.

— Поймали кукушечку! Щипем!

На грязной бумажке с жирным следом пальца Лободы было по-детски четко выведено «Кук» и поставлена нетерпеливая крупная точка.

Бабаев обежал всех глазами, и показалось вдруг, что стало светлее: это с лиц у всех слетела паутина напряженности, и выступили сразу веселые, простые, хищные углы.

— Фу! — звучно дунул и потушил свечку Селенгинский.

— Черрт! Зачем? — рявкнул Лобода.

Голос в темноте сверкнул и рассыпался, как ракета.

Чиркнул и зажег спичку Глуходедов.

— Что — зачем? — кричал обиженно Селенгинский. — Все в шеренгу, кукушка в левый угол, марш!.. И ни слова!.

Спорили, кричали; тушили и зажигали спички.

Бабаев отошел к левому углу за длинный рояль и смотрел. Колебались тени, прыгали светлые пятна. Шесть человек готовились к тому, как стрелять в него, Бабаева, и, чтобы это было удобно им, делали перестроения, меняли фронт.

— Да вы новобранцы! Калмыки! Буряты! — кричал Селенгинский.

Построились, подняли револьверы.

— Кукушка! Смотрите, куда бежать! — крикнул Лобода. — Темно будет, как у негра… Смотрите!

— Есть, — ответил Бабаев, глянув влево через рояль и через зеркало вправо.

В груди часто и сильно забилось что-то птичье: раз-раз-раз — и горло почему-то стало уже и тверже.

Спичка юркнула в темноту, как маленькая рыбка с белой спиной, темнота закачалась к стала, нахлынув со всех сторон, как море, и отчетливо слышно было: дождь бегал по крыше тысячью птичьих лап.

— Ку-ку!

Первый слог он хрипло зажал между языком и нёбом, а второй бросил звонко вперед, как новый двугривенный на прилавок… Момент прождал, думая: что дальше? Вспомнил, бросился вправо, головой вперед, задел левым плечом за неровную стенку…

— А-а-а-ах-ах! — поспешно разорвали темноту выстрелы. Пули тупо стукнули в угол, как горсть камней…

«Вон как! — дрогнула в Бабаеве удивленная мысль. — Как просто!..» Ярко представил, что стоит он не здесь, в пяти шагах от угла, а там, в углу. Шесть сквозных ран заныли в теле.

— Жи-ив? — облил его вдруг участливый голос Селенгинского.

— Жив, жив! — поспешно и как-то радостно крикнул он в ответ; и тут же кто-то засопел, и блеснул выстрел: пуля жмякнула в стенку в двух вершках от Бабаева.

— Черрт! — неистово заревел Лобода.

— Пищит: жив-жив, значит, воробей, не кукушка… Воробьев стрелять не грех, — хрипнул Селенгинский.

— Кукушка! В угол! Не торчать у стен! — раскатился голос Лободы.

Бабаев, точно его швырнули, как щенка, бросился в угол.

«Да ведь это… что это?» — мелькнул в голове вопрос и не нашел ответа.

Темнота показалась плотной, как кусты в лесу; сдвинулась со всех сторон и обхватила. Дрожала в лихорадке. Не дождь по крыше — это ее зубы стучали от дрожи… Темнота, и люди с револьверами… «Да ведь я с ними недавно сидел за столом, пил, говорил, глядел им в глаза…»

— Кукушка! Ждем! — молодо и страшно знакомо выкрикнул Глуходедов.

Бабаев хотел и не мог вспомнить, не мог даже приблизить к себе мутного пятна — лица Глуходедова, но то, что он крикнул, ударило его, как ледяная струя по голому телу.