Алексей Апухтин - Профессор бессмертия (сборник)

— Пожаловала к нам сама духовница, — сказал он дружелюбно Таисе. — Как живешь? Как спасаешься? — Он снял очки и положил их на стол. — Крестница-то твоя по моим четкам поклоны кладет? — спросил он, улыбаясь.

— Очень она молится, батюшка ты наш, — подобострастно отвечала Таиса, отвешивая низкий поклон. — Очень молится…

— А посвящение было? Обеты давала?

— Было, родимый, — с блаженной улыбкой сказала духовница. — В великом радовании торжество это прошло, и облачение ей было форменное при всем соборе. В чин ангельский она теперь произошла..

— Ладно ты это все распеваешь, — сказал вдруг не без строгости в голосе Ракеев, — а вот как бы за это облачение нам от молодого Сухорукова не досталось…

— Разве ты знаешь? — опешила Таиса.

— Да, милая, Афиноген мне кое-что рассказал… Так вот, старица божия, — продолжал Ракеев, — ты мне и скажи, как нам с господами Сухоруковами быть?

— Они за деньги ей вольную дадут, — проговорила Таиса.

— И ты думаешь, что молодой Сухоруков этакую девку, как твоя Маша, за деньги отпустит? С этаким-то добром расстанется? Очень ты просто все это ладишь, милая, — сказал Ракеев с иронией.

Таиса спешила представить свои доводы.

— Они разорились, эти господа, — заговорила скоро Таиса. — Они совсем разорилась, батюшка ты наш, я заверное знаю… Им теперь не до Машеньки; имение у них, я слышала, с торгу берут… И окромя того, молодой барин сейчас больной лежит.

— Ох, милая! — покачивая недоверчиво головой, сказал Ракеев. — Будет он здоров, этот барин… Чую я, большая с Сухоруковым у нас будет возня.

— Для спасения души христианской надо, отец, постараться, — продолжала свое Таиса. — Ведь Маша теперь обительская жительница, ведь наша она стала… Надо ее беспременно вызволить, милостивец!..

— Хорошо, хорошо!.. Что можно сделать — сделаю… Упрошу, коли удастся, московских благодетелей. Упрошу их дать деньжонок… — Он помолчал немного. — Ты вот что, святая душа, — сказал он повелительно, — ступай-ка сейчас домой, да пришли твою крестницу ко мне. Мне с ней нужно поговорить. Я ее малость поисповедаю… Вот мы потом и сообразим, что нам делать…

Таиса с глубоким поклоном вышла от Ракеева. Вышла она радостная, в надежде, что все устроится… Она поспешила передать Машуре приглашение Максима Васильевича.

Вскоре после ухода Таисы в ту же комнату к Ракееву была введена Машура. Молодая девушка остановилась в дверях. Она была бледна; глаза были опущены.

— Видишь, вышло по-моему, Машенька, — сказал Ракеев, встречая приветливо Машуру. — Сама видишь… ты теперь стала наша…

— Я Господу Богу об этом молилась, — тихо проговорила Машура, не поднимая глаз.

— Бог нам и помог, — с той же лаской в голосе продолжал Ракеев. Говоря это, он не отрывал пристального своего взора от благоговеющей перед ним девушки.

— Теперь мы с тобой новую жизнь начнем. Во Христе будем пребывать. Я тебе за отца буду, — многозначительно сказал Ракеев. Он близко подошел к Машуре, погладил ее голову по волосам и проговорил: — Я дело не малое надумал, Машенька… Решил я, милая, тебя у твоих господ выкупить… Ты будешь вольная…

Машура в бессознательном порыве взглянула восторженно на Ракеева, и ей показалось, что глаза его словно сияют… Он почудился ей светлым; он почудился ей сразу как бы похожим на Христа, на того Христа, как этот лик она видала на иконах в отраднинском храме. Машура схватила ласкающую ее белую руку и прильнула к ней своими горячими губами…

— Хорошая ты девка, — сказал Ракеев, не отрывая руки от ее поцелуя. — Этот твой порыв дорого стоит. Я его не забуду. — Он отошел от Машуры и сел за свой большой стол. Провел рукой по голове, точно хотел очнуться от охватившего его волнения. Через несколько секунд выражение его лица изменилось. У него скользнула неприятная улыбка.

— Надо, стало быть, думать, — вдруг жестко сказал Максим Васильевич, — что ты своего молодого барина не горячее этого целовала…

Лицо Машуры выразило страдание.

— Там грех был, — сказала она со слезами. — Подневольная я была… Мать меня заставляла… — При этих словах Машура горько заплакала…

— Ну, не смущайся… Бог с тобой!.. — начал говорить Ракеев, приняв прежнее доброе выражение. — Не смущайся, девица! Что было, то прошло, и да простит тебя Господь. Грех этот я с тебя снимаю. Слышишь? Совсем снимаю… И барина своего ты забудешь, — сказал он властно.

Потом он продолжал тихим голосом: — Я таких девушек, как ты, которые грешили, больше люблю… Больше я их почитаю, чем праведниц-то горделивых… У согрешившей смирение есть… а те, дуры, из-за своей невинности прямо в рай желают попасть… Желают попасть, не согрешимши… Стало быть, ты в том, что было, себя очень не вини…

Машура перестала плакать. Но все-таки ей было тяжело и больно. Сердце ее билось.

— Ну, ну, родненькая, не горюй, — успокаивал ее Ракеев. Он подошел опять близко к молодой девушке и стал ее опять гладить по волосам, упорно глядя на нее своими блестящими глазами. — Христос с тобой, Машенька! Я тебе за отца буду… Он дал Машуре опять поцеловать свою руку. — Иди, иди домой… Иди с миром. Мы на большом молении с тобой увидимся. Машура ушла успокоенная.

Часов в пять вечера апостол Никифор, который только что устроил в своем домике приехавших в Виндреевку богородицу Манефу и свою духовную жену Ксению, поспешил прийти в моленную Максима Васильевича. На Никифора были возложены главные распоряжения по предстоящему большому молению; в приготовлениях ему помогали двое божьих людей из числа лиц, приглашенных на торжество.

Ракеевская моленная, как мы уже упоминали выше, помещалась внизу, в первом этаже дома. Ее окна выходили на двор. Рядом с моленной окнами на улицу были расположены две большие комнаты. Одна предназначалась для мужчин, другая — для женщин. Эти комнаты служили, чтобы божьи люди могли перед радением переоблачиться в «светлые ризы», то есть в белые длинные рубахи, и могли бы снять свою обувь и вымыть ноги. В моленную они должны были вступить уже в светлых одеяниях и босые. Для сегодняшнего дня ставни этих комнат, а также ставни моленной были затворены и укреплены болтами. Никто снаружи не должен был видеть, что будет происходить в первом этаже ракеевского дома. Никифор, когда стало темнеть, отрядил даже служку Мардария в качестве дозорного оберегать дом, чтобы никто из любопытных не мог подглядеть, что делается внутри.

Приготовления Никифора начались с того, что он со своими помощниками отправился в кладовую Максима Васильевича. Там они нашли хранившуюся в особом помещении большую высеребренную купель, похожую на те, которые употребляют в церквях при крещении младенцев. Купель эта была перенесена Никифором в моленную. Ее поставили посреди комнаты, укрепили в полу, и в нее была налита вода. В верхние борта купели были привинчены четыре коротких посеребренных подсвечника. В подсвечники Никифор вставил толстые восковые свечи и дал им обгореть. Это достаточно осветило всю моленную. Особенно ярко была освещена купель и налитая в нее вода.