Владимир Максимов - Семь дней творения

- ...Признаться, я очень волнуюсь. Впервые мне приходится выступать перед столь взыскательной аудиторией. Но я надеюсь, что утонченный вкус сегодняшней публики будет равен ее снисходительности... Кстати, о вкусе. Подходит, здесь, ко мне в трамвае один гражданин и говорит: "Вы, говорит, тот самый Тьма-Тараканьевский, который вчерась в зеленом театре в концерте выступал?" Я, говорю,- сами понимаете, лестно: узнают! А он мне: "На паях, значит, говорит, с жульем работаешь, такой-этакий, рассякой. Зубы, значит, заговариваешь, а они бумажники у полноправных граждан прут!" Обернулся это он к пассажирам: "Грабеж, кричит, среди белого дня! Вчерась, кричит, на ихнем концерте,- тут он указывает в мою сторону,- у меня бумажник сперли, а в ем трешница чистыми и билет МОПРа... Бей, кричит, пока не утек!"... Не смешно? мне тоже... Итак, сейчас перед вами выступят лучшие творческие силы страны, мастера вокала и сопровождения к нему... Концерт открывает любимец публики, народный артист, звезда первой величины, Леонид Утесов... Прошу вас, Леонид Осипович! - Он повернулся спиной к слушателям. - Маэстро стесняется дышать в сторону публики. По случаю встречи с вами он немного пере .. . переутомился. Поэтому маэстро будет петь в несколько необычной для себя манере. - И он запел. И состоялось чудо: послышался характерный утесовский речитатив. - "Жили два друга в нашем полку, пой песню, пой. И если один из друзей грустил, пел и смеялся другой..."

Отыскивая взглядом Александру, Андрей не узнавал своих подчиненных: впервые за много дней обессиливающего пути лица их преобразила радость. Люди всем существом как бы перенес-лись в иную, ту, мирную, уже полузабытую ими жизнь. Общий строй подхватил и Лашкова, и он, теперь окончательно прощая парню вынужденную его с ним - Андреем - проделку, вместе со всеми восторгался и аплодировал. А тот, ободренный приемом, старался вовсю:

- Концерт! Сколько в этой короткой фразе заманчивого, сколько надежд! И какой же концерт обходится без сюрпризов! Кстати о сюрпризах... Вот, к примеру, стучится на днях ко мне соседка и, лучезарно улыбаясь, говорит: "У меня, говорит, для вас сюрприз". "Какой - такой, говорю, еще "суприз?" "Повестка, говорит, из нарсуда, алименты, говорит, с вас взыскивать будут"... Не смешно? и мне - тоже... Так вот: второе отделение нашего праздничного концерта...

В эту минуту в проеме входной двери обозначился встревоженный профиль Фили Дуды.

- Увели! - Голос его сорвался почти на хрип. - Лошадей увели! Угнали... Цыганы угнали!.. Наших - торбеевских...

Трепетная тишина вмиг обрушилась, и народ, колготя и вновь озлобляясь, устремился к выходу. В давке, сразу же возникшей у двери, Андрей совсем близко от себя увидел памятное теперь навек лицо и встретился с единственными для него отныне глазами, и неизбывное чувство вины перед Александрой обернулось в нем щемящей к ней жалостью, и он, работая локтями, подался было в ее сторону, но толпа увлекла его наружу, где в гулкой ночи уже росла и множилась перекличка начатой погони.

Артельные интересы сразу отошли на второй план: извечный крестьянский инстинкт объеди-нил еще вчера враждовавших соседей. Андрей долго метался в темноте в поисках направления, по которому растеклась погоня, но топот и гвалт доносились со всех сторон, и оттого определить ее успех не было никакой возможности.

Предчувствие близкой беды охватило Андрея. О том, чтобы в случае поимки конокрадов предотвратить самосуд, не приходилось и думать. Поэтому, когда откуда-то из-за реки выплеснул-ся к зведному небу пронзительный, почти животный крик, Андрей с опустошающей безнадежнос-тью заключил, что непоправимое совершилось. Не медля ни минуты, он погнал коня на голоса за рекой, и вскоре замаячивший впереди огонек выхватил из темноты место побоища. Стоило Андрею сойти с коня, как толпа раздалась и свет чьей-то "летучей мыши" обнажил перед ним растерзанное тело артиста. Тот еще икал и дергался, но жизнь еле теплилась в нем, угасая с каждой минутой.

- Куда... Куда... Зачем? - Слова ломались в его непослушных губах. Бывает... Вот так, граждане...

Растоптанный отходчивым людским отчаянием лежал перед Андреем дважды обманувший его человек, но - странное дело! - в эту минуту он не испытывал к умирающему ничего, кроме пронзительного, саднящего душу сочувствия:

- Эх вы! - только и молвил он, глядя в землю. - Люди - лошади...

На обратном пути ночь голосом Бобошко тихо зашуршала у него над ухом:

- Вот вам мужик русский в полной красе. Нету у него, у этого мужика, берегов. Убили человека, словно муху, а теперь жалеть будут, нудиться, пьянку, глядишь, по этому поводу затеют мертвую... А парень-то оказался с секретом... Мог спокойно уйти. Нарочно поотстал. Сам себя подставил, заслонил цыганскую вольницу. Собой заслонил. Что ни говори, а чего только в российской голове не намешано!

Да,- из всего сказанного ветеринаром в нем отстоялось лишь одно,- мог бы уйти... Вполне мог бы.

И ночь сомкнулась над ним. И - в нем.

IX

Рано утром Андрей, едва проснувшись, погнал в сторону загонов. Мокрый тяжелый снег ниспадал окрест. Снег, подобие ночных бабочек перед ветровым стеклом машины, разбивался об еще неостывшую от вчерашнего солнца землю и тут же таял, сгущаясь постепенно в шуршаще зыбкую кашу. Над селом, где застряло Андреево хозяйство, скользили брюхатые облака и свинцовая безбрежность их не обещала ему скорого пути.

Лошадь вялой рысцой вынесла Андрея через все село к табору за околицей, и один вид стада объяснил ему больше, чем все рапорты и донесения. Сгрудившись в кучу, скот жался друг к другу, стараясь сохранить тепло. Снег на крупах подтаивал, стекая по впалым бокам. Андрей похолодел: для молодняка и немногих остальных это было чистой погибелью.

В снежном мареве перед мордой лошади вдруг оказало себя остренькое личико Бобошко:

- Что делать будем, Андрей Васильевич? - Его щуплая фигурка в заношенном драповом пальто, глухо заколотом у самого подбородка булавкой, выражала воплощенную деловитость. - Еще ночь, и падежа не миновать. Ждать погоды тоже не приходится.

- А чего вы сами-то считаете? - Ему было немного стыдно перед стариком: в тревожную минуту тот оказался у гуртов первым. - Какие меры?

- Попросить местных,- заторопился ветеринар и видно было, что ответ у него готов заранее, но соображения субординации не позволяли ему до поры опережать начальство,- разместить у себя хотя бы молодняк. Стельных наши как-нибудь сами укроют.

Самоотверженная старательность ветеринара растрогала Андрея, и у него не хватило духу сказать старику, что все это он уже испробовал и что в местном правлении ему наотрез отказали: побоялись мора.

- Нельзя рисковать чужим скотом, Григорий Иваныч. Но выход,- холодные, выцветшей голубизны глаза его недобро сузились,- выход есть... Гоните туда,- он указал на видневшуюся около кладбища церковь,- не пропадем... Едем.