Владимир Максимов - Семь дней творения

- Что Илья Христофорыч обиделся, что ли? - Она уже свыклась с их визитом. - Если мало, я сама сбегаю.

Николай накрыл ее ладонь своей:

- Пусть идет. Он свою норму знает. - Сказал и тут же обернулся к Альберту Гурьянычу. - Ты, значит, и женатый был?

- Был! Еще как! - Стремительно трезвеющими глазами он смотрел в пространство перед собой. - Пришел из армии, куда идти? Специальность я на службе шоферскую получил... Читаю: в таксомоторный водители нужны. Подал заявление. Вожу "королей". Служба идет, копейка бежит... Сажаю раз девушку... Светленькая такая. Смазливая... В штанах. Лет от силы восемнад-цать. Едем к трем вокзалам... Вдруг она мне и говорит: "Парень,говорит,- хочешь,- говорит,- копейку хорошую иметь?" А я ей: "Смотря откуда,- говорю,- если от уголовщины,- говорю,- то гуляй в другое место". "Что ты,- говорит,- дело чистое. Клиента я сама найду, а ты,- говорит,только линять будешь на это время". Обернулся это я, поглядел на нее и сердце у меня упало: сидит она передо мной, улыбается, ну, прямо с модной заграничной картинки пташка. "А почем,- говорю,- теперь молодость пошла? А у самого сердце кровью обливается. - Красота почем?" "А пятерочку за раз,- говорит,- иметь будешь, остальное мое". "Ладно,- говорю,- поехали". С того дня и начали мы с ней делать бизнес. Цельную, можно сказать, фирму открыли. Поначалу погано на душе у меня было, а потом пообвык. Опять же заработок, трех зарплат не надо. Приобарахлился, деньжата завелись, шляпа, пальто с поясом. Не хуже другого инженера. Клиентов у нее хоть отбавляй. Иной раз по трое садились. И то сказать, есть на что посмотреть: не девочка - мечта. Часто после работы заедем, бывало, за город. Выпивон, конечно, с собой, закусь. Между нами никаких дел не было, так, по-товарищески. Если спутаешься, какая уж тут работа!.. Вот как-то и говорит она мне в подпитии: "Алик,- говорит,- а ты бы на мне, на такой, женился?" Растерялся я тут. "Что ты,- говорю,- травишь попусту, зачем я тебе?" А она в слезы: "Люблю я тебя, подлого, вот что!" Весь хмель у меня из головы вон. "Ты что,говорю,- очумела, какая такая любовь между нами может быть? Ты,- говорю,посмотри на меня, как следует, меня ведь только на огород заместо пугала".

"Дурачок,- говорит,- души своей не знаешь. За тобой,- говорит,- если совсем не ослепла, любая пойдет". Ну, понятно, ополоумел я, моча в голову вдарила, молодой еще совсем был, двадцать пять годочков... В общем, состоялось у нас все в первый раз. Тут и рассказала она мне свою жизнь, какая она у ней была... Из простой семьи сама была. Отец, вроде, по сапожному делу, а мать уборщица. В Коломне, что ли, жили. Ее с детства за красоту артисткой дразнили. Вот после школы она и бросилась в Москву, в театральный. А там таких, сами понимаете, пруд пруди, одна красивше другой. Сунулась, не взяли, попробовала обходным манером, только опоганилась. Домой вернуться - засмеют. А она с характером: лучше в петлю, чем в Коломну. Ну, и подвернулось ей тут объявление: на швейную фабрику, с пропиской. Фабрика эта с вокзалами рядом. Получку первую пришла получать, а там еще с нее причитается... Хоть садись и волком вой. Тут к ней одна из бригады и подсуропилась: "Дурочка,- говорит,- с такой-то внешностью да теряться! Пойдем,- говорит,- со мной вечером, не пожалеешь". "А как же,- спрашивает,это можно?" "От тебя,- говорит,- не убавится. Удовольствие получишь и деньги будут. В нашей,- говорит,- бригаде, те, что с кожей да с рожей, все ходют". Так и понеслась эта у нее житуха с музыкой. Каждый вечер ресторан, или на хате где, а потом уж ей опытные таксиста присоветовали. Пропускная, как говорится, способность выше... Короче, женился я на ней. Все честь по чести, зарегистрировались и прочее остальное. Привел я ее к себе в холостяцкую конуру в Черкизово, соседи за человека не считали, а тут зауважали сразу, какую Алька кралю себе отхватил... Ах, как мы с ней жили тогда! Бывало, я только с работы, а она уже стоит у ворот дожидается, навстречу бежит. И я чую, никогда такого со мной раньше не было, нету мне без нее жизни. Мы, считай, от кровати и не подымались вовсе. Так бы и втиснулись друг в дружку... А уж когда затяжелела она, тут я сам не свой стал. Только пыль с нее не сдуваю. Соседи, те присмирели, издалека шапки ломают. Алька, непутевая душа, в самостоятельную жизнь ударился. С работы бегу - обязательно цветочек, конфетку какую волоку. Мечтаю: родит, совсем человеком станет... Только уж если кому написано на роду дерьмо хлебать, в калашный ряд не суйся. - Тут он даже зубами скрипнул от отчаянья. - Прихожу это я раз с работы, нет моей Танечки, а на столе записочка валяется. Так, мол, и так, дорогой Алик, жизнь, мол, наша совместная не может состояться, потому как рожать ей в таком юном возрасте никак невозможно, она, мол, пожить хочет, а, вполне вероятно, и попробовать еще себя в искусстве... И началась у меня не жизнь, а сказка, чем дальше, тем страшней. Пропил я тогда все до исподней рубашки. С работы меня, конечно, скоро выгнали, прав шоферских лишили. Соседи так чуть не озверели от радости,- как же, сорвался все-таки Алька! Проходу не дают. Короче, очухался я в дурдоме, с горячкой туда попал. Выписался: ни копейки, ни барахла, а участковый каждый день ходит. Плюнул я на все и двинул в исполком к вербовщику... Так и попал сюда транзитом... Плесни-ка остаточки, Петровна!

Последняя стопка окончательно сморила Алика. Вдвоем с мужем они осторожно подняли его и повели в общежитие, где он вместе с другими одиночками занимал койку. По дороге парень все порывался лечь, пьяно при этом бормоча.

- Братцы, я только на минутку прилягу и все... И снова, как штык. Готов к труду и обороне... Нет, ей-богу! ...У нас, у шоферов, закон такой: сыпанул за баранкой минутку-другую и хоть во Внуково... Ей-богу!

Оставив мужа раздевать и укладывать парня, Антонина направилась было домой, но по пути раздумала и вышла наружу. В лунном сиянии душной степной ночи безлюдная стройка казалась вымершей. Редкие островки света вокруг дежурных вышек выхватывали из темноты все ту же степь с ее бугристой и жухлой поверхностью. В звездную глубину ночи ввинчивался ровный гул реактивного самолета. Мир за пределами тьмы увиделся Антонине вещим и таинственным.

Когда тишина вокруг окончательно отстоялась в ее сознании, она услышала плывущие из темного провала по соседству голоса. Ей почему-то сразу стало жарко. Один - низкий, грудной женский явно принадлежал кухонной раздатчице. В другом, настоянном глуховатом баске, Антонина узнала своего бригадира...

- Мне от тебя ничего не нужно, Ося. - Муся почти умоляла. - Ты не бойся.

- Не в этом дело, Муся,- смущенно уходил от ответа Осип. - Не в этом дело.

- Ты думаешь - я старая? Я и не старая вовсе. Мне еще тридцать с чуть-чуть.

- Что ты говоришь, Муся? ...Что ты говоришь?

- Может, ты после Назарки требуешь? Так, ведь, разве это по своей воле? У меня, ведь, знаешь, какой хвост в трудовой книжке? Не ляжешь, никто не возьмет.