Генри Джеймс - Американец

— Вы уже уходите? — любезно спросила она.

— Боюсь, мне пора, — ответил он.

Герцогиня немного помолчала.

— У меня возникло впечатление, — проговорила она, — что вы хотите мне что-то сказать.

Ньюмен посмотрел на нее, у него слегка закружилась голова, и с минуту ему казалось, что его мысли снова делают сальто. Его выручил итальянский князь:

— Ах, мадам, а кто не хочет? — вздохнул тот.

— Не учите мистера Ньюмена говорить fadaises, [164] Вздор (франц.). — сказала герцогиня. — Его достоинство в том и состоит, что он этого не умеет.

— Да, — согласился Ньюмен. — Я не умею говорить fadaises и не хочу говорить ни о чем, что могло бы вас расстроить.

— Разумеется, вы очень тактичны, — улыбнулась герцогиня, слегка кивнула ему на прощание, и с тем он ушел.

Выйдя на улицу, Ньюмен немного постоял на тротуаре, размышляя, не свалял ли он в конечном счете дурака: надо было разрядить приготовленный пистолет. И пришел к заключению, что говорить с кем бы то ни было о Беллегардах будет неприятно ему самому. Самое лучшее было бы вообще выкинуть их из головы и больше о них не вспоминать. До сих пор нерешительность никак не числилась среди недостатков Ньюмена, и в данном случае она длилась недолго. В течение трех последующих дней он не думал или, по крайней мере, старался не думать о Беллегардах. Когда он обедал у миссис Тристрам и она упомянула о них, он почти сердито попросил ее не продолжать. Это дало Тому Тристраму вожделенный повод выразить ему свои соболезнования.

Том наклонился вперед, положил ладонь на руку Ньюмена и, поджав губы, покачал головой.

— Понимаешь, дорогой друг, дело в том, что тебе вообще не следовало ввязываться в эту историю. Я знаю, ты тут ни при чем, все это затеяла моя жена. Если тебе хочется распушить ее — изволь, я вступаться не буду, разделайся с ней, как найдешь нужным. Ты знаешь, за всю нашу жизнь она не услышала от меня и слова упрека, а ей это было бы ой как полезно. Почему ты не послушался меня? Ты помнишь, я не верил в эту затею. Я полагал, что в лучшем случае это окажется приятным недоразумением. Я не считаю себя ни Дон Жуаном, ни Лотарио [165] Один из героев романа Иоганна Вольфганга Гёте (1749–1832) «Ученические годы Вильгельма Майстера». — понимаешь, о чем я говорю, — но уж в повадках прекрасного пола немного разбираюсь. Я никогда не разочаровывался в женщинах, всегда знал, чего от них можно ждать. Я, например, никогда не заблуждался насчет Лиззи, у меня всегда были кое-какие подозрения относительно нее. Что бы ты ни думал о моей женитьбе, я по крайней мере могу признаться, что пошел на это с открытыми глазами. А теперь представь, что ты попал бы в подобный переплет с мадам де Сентре. Можешь не сомневаться, она оказалась бы крепким орешком. И честное слово, я не знаю, где бы ты нашел утешение. Уж, конечно, не у маркиза, мой дорогой Ньюмен. Это не тот человек, к которому можно прийти и поговорить по-свойски, с точки зрения здравого смысла. Разве он хотел, чтобы ты вошел в семью, разве постарался хоть раз поговорить с тобой наедине? Разве он когда-нибудь приглашал тебя выкурить вместе сигару или заглянуть к нему и пропустить стаканчик, когда ты наносил визит дамам? Не думаю, что ты видел от него поддержку. А что касается старой маркизы, то тут и говорить нечего — чистая отрава. Есть у них здесь такое словечко — «симпатично». Все кругом симпатично или должно таковым быть. Так вот, горчица и та симпатичней, чем старая мадам де Беллегард. Вся эта семейка, черт бы их побрал, совершенно бессердечная компания, у них на балу я это хорошо почувствовал. Словно расхаживал по арсеналу в лондонском Тауэре! Дорогой мой, не посчитай меня вульгарным грубияном, раз я говорю об этом, но поверь, они хотели одного — твоих денег. Я в этом кое-что смыслю, сразу вижу, когда люди зарятся на чьи-то деньги! Почему они вдруг остыли, не знаю. Наверно, смогли без особого труда найти кого-то другого. Да стоит ли выяснять? Вполне может статься, что виновата тут вовсе не мадам де Сентре. Вполне возможно, старуха ее заставила. Подозреваю, что их с мамашей водой не разольешь. Хорошо, что ты вовремя унес ноги. Не сомневайся! Если я выражаюсь слишком крепко, так только потому, что люблю тебя. И, учитывая это, могу сказать, что я скорей бы стал увиваться за обелиском на площади Согласия, чем за этим бледным воплощением благородного аристократизма.

Во время страстной речи Тристрама Ньюмен смотрел на него потухшими глазами; никогда еще ему не казалось, что он до такой степени перерос дружбу, так тесно связывавшую их когда-то. Миссис Тристрам метнула на мужа огненный взгляд, потом с довольно мрачной улыбкой обернулась к Ньюмену.

— Вы должны по крайней мере оценить, как удачно мистер Тристрам исправляет промахи своей слишком предприимчивой жены.

Но даже если бы эта блиставшая тактом и сочувствием беседа Тристрама с Ньюменом не состоялась, Ньюмен все равно вернулся бы к мыслям о Беллегардах. Чтобы не думать о них, ему надо было перестать думать о своей потере, о том, чего он лишился. И проходившие дни едва ли облегчали бремя его страданий. Напрасно миссис Тристрам призывала его взбодриться, уверяя Ньюмена, что один его вид делает ее несчастной.

— Ну что я могу поделать? — возражал он нетвердым голосом. — Я чувствую себя вдовцом, который не может искать утешения даже в том, чтобы постоять у могилы жены, — вдовцом, который не может в знак траура даже… даже черную ленту носить на шляпе. У меня такое чувство, — через минуту добавил он, — как будто мою жену убили, а убийцы разгуливают на свободе.

Миссис Тристрам не сразу ему ответила, но потом сказала с улыбкой, которая, хотя и была вынужденной, выглядела менее фальшивой, чем бывает в подобных случаях.

— Вы совершенно уверены, что были бы счастливы?

Ньюмен с минуту смотрел на нее, потом покачал головой.

— Это слабое утешение, — проговорил он. — Не поможет!

— Ну так вот, — заявила миссис Тристрам чуть ли не с ликованием, — я уверена, что вы не были бы счастливы.

Ньюмен коротко рассмеялся.

— Что ж, выходит, я был бы несчастен? Но такое несчастье я предпочитаю любому счастью.

Миссис Тристрам задумалась.

— Любопытно было бы посмотреть, что из всего этого могло получиться, странный был бы брак.

— Уж не из любопытства ли вы подвигнул и меня на то, чтобы я женился на мадам де Сентре?

— Отчасти, — согласилась миссис Тристрам, становясь все более отважной.

Ньюмен бросил на нее гневный взгляд, первый и последний за время их знакомства, отвернулся и взялся за шляпу. Она наблюдала за ним некоторое время, потом сказала:

— Звучит очень жестоко, но на самом деле это не совсем так. В том, что я затеваю, любопытство присутствует почти всегда. Мне очень хотелось посмотреть, во-первых, возможен ли такой брак, а во-вторых, что будет, если он состоится.