Генри Джеймс - Американец

— Бедняжка! — воскликнул месье Ниош со вздохом. — Впору пожалеть, что ее работы столь совершенны! В ее интересах было бы писать хуже.

— Но если мадемуазель Ноэми так предана своему искусству, — заметил как-то Ньюмен, — откуда у вас эти страхи за нее, о которых вы говорили на днях?

Месье Ниош заколебался; его позиция и впрямь была непоследовательной, отчего он всегда испытывал неловкость. И хотя ему меньше всего хотелось собственными руками зарезать курицу, несущую золотые яйца, а именно лишиться благосклонного доверия Ньюмена, он все же ощутил страстное желание поведать о своих заботах.

— Ах, знаете, дорогой сэр, она воистину художница, в этом нет сомнений, — заявил он. — Но, сказать по правде, она ведь и franche coquette. [40] Откровенная кокетка (франц.). К сожалению, — добавил он спустя минуту, покачав головой с беззлобной горечью, — вины ее тут нет. Такой была и ее мать.

— Вы не были счастливы с женой? — спросил Ньюмен.

Месье Ниош несколько раз слегка дернул головой.

— Она была моим проклятьем, месье!

— Она вам изменяла?

— Год за годом у меня под самым носом. Я был слишком глуп, а соблазн был велик. Но в конце концов я вывел ее на чистую воду. Если хоть раз в жизни я повел себя как настоящий мужчина, которого следует бояться, то — я это прекрасно знаю — именно в тот самый час. Тем не менее я стараюсь об этом не вспоминать. Я любил ее, сказать вам не могу, как любил. Но она оказалась плохой женщиной.

— Она умерла?

— Нет, она живет отдельно от нас.

— Тогда вам нечего бояться ее влияния на дочь, — постарался подбодрить старика Ньюмен.

— О дочери она беспокоилась не больше, чем о своих подметках. Но Ноэми не нуждается ни в чьем влиянии. Она сама по себе. Она сильнее меня.

— Не слушается вас?

— Ей и не приходится, месье: я ведь никогда не приказываю. Какой толк? Это только раздражало бы ее и толкнуло к какому-нибудь coup de tete. [41] Безрассудный поступок (франц.). Она очень умна, вся в мать. Если ей что вздумается, не станет терять времени зря. Девочкой — как я был тогда счастлив или мнил, что счастлив, — она училась рисовать и писать маслом у первоклассных учителей, и те убеждали меня, что у нее талант, а я с радостью в это верил и, отправляясь в гости, всегда брал папку с ее рисунками и всем показывал. Помню, как-то раз одна дама подумала, будто я их продаю. Меня это возмутило! Никто не знает, что его ждет! Потом настали черные дни: разрыв с мадам Ниош. Ноэми уже не могла брать уроки по двадцать пять франков; но время шло, она росла; одному, без ее помощи, мне стало не под силу сводить концы с концами. И она вспомнила о палитре и кистях. Кое-кто из друзей в нашем quartier [42] Квартал (франц.). счел эту идею фантастической; ей советовали научиться мастерить шляпки, встать за прилавок или — если это бьет по тщеславию — дать объявление, что ищет место dame de compagnie. [43] Компаньонка (франц.). Она дала такое объявление, какая-то старая дама ей написала, пригласила зайти — познакомиться. Ноэми этой даме понравилась, ей предложили стол и шестьсот франков в год, но тут выяснилось, что дама проводит жизнь в кресле и бывают у нее всего два человека — духовник и племянник; духовник очень строг, а племянник, мужчина лет пятидесяти со сломанным носом, служит клерком за две тысячи франков. Ноэми отвергла эту даму, купила ящик с красками, холст, новое платье и поставила свой мольберт в Лувре. И там, то в одном, то в другом зале, она провела два последних года. Нельзя сказать, что за это время мы нажили миллионы. Ноэми говорит, что Рим не сразу строился, что она делает большие успехи и что я должен предоставить все ей. Но, видите ли, талант талантом, однако не собирается же она похоронить себя заживо. Ей хочется и людей посмотреть, и себя показать. Она сама говорит, что не любит копировать, если ее никто не видит. При ее внешности это вполне естественно. Только я ничего не могу с собой поделать — все время волнуюсь и трясусь за нее, все думаю, не случилось бы с ней чего в этом Лувре. Ведь она там совсем одна, день за днем, среди всех этих слоняющихся по залам незнакомцев. Не могу я все время ее стеречь. Я провожаю ее утром и прихожу за ней, а чтобы я ждал там, она не хочет, говорит, что при мне нервничает. Будто я не нервничаю, когда сижу здесь весь день один. Не дай Бог, с ней что-нибудь случится! — воскликнул месье Ниош, стиснув кулаки, и снова дернул головой, словно во власти дурных предчувствий.

— Ну, будем надеяться, с ней ничего не случится, — сказал Ньюмен.

— Уж лучше мне застрелить ее! — провозгласил с пафосом старик.

— Ну-ну, мы выдадим ее замуж, — успокоил его Ньюмен, — раз вы к этому ведете; а я повидаюсь с ней завтра в Лувре и выберу, какие картины попрошу для меня скопировать.

В тот же день месье Ниош принес Ньюмену письмо от своей дочери, в котором она благодарила за роскошный заказ, объявляла себя его покорнейшей слугой, обещала приложить все усилия и выражала сожаление, что правила приличия не позволяют ей прийти и поблагодарить его лично. На следующее утро после изложенного выше разговора наш герой подтвердил свое намерение встретиться с мадемуазель Ноэми Ниош в Лувре. Месье Ниош сразу сделался рассеянным и на сей раз не воспользовался запасом непременных анекдотов; он то и дело нюхал табак и бросал на своего рослого ученика косые умоляющие взгляды. Наконец, уже собравшись уходить, он почистил шляпу миткалевым носовым платком и некоторое время постоял, не сводя с Ньюмена маленьких выцветших глаз.

— Что с вами? — спросил наш герой.

— Простите мое неспокойное отцовское сердце, — ответил месье Ниош. — Вы воодушевляете меня своим безграничным доверием, но я не могу не предостеречь вас. В конце концов, вы — мужчина, вы молоды и свободны. Позвольте мне просить вас об уважении к наивности мадемуазель Ниош!

Ньюмен, который с интересом ждал, что скажет ему старик, услышав эти слова, разразился смехом. У него чуть было не сорвалось с языка, что большей опасности подвергается его собственная невинность, но ограничился тем, что обещал отнестись к молодой девушке с полным почтением, и никак не иначе. Мадемуазель Ниош ждала его в Salon Carré, сидя на большом диване. В честь предстоящего свидания она была не в обычном своем рабочем платье, а в шляпке и перчатках и в руках держала зонтик. Зонтик и прочие предметы туалета были подобраны с безукоризненным вкусом, и казалось невозможным представить себе более привлекательный и прелестный образ юной девушки, исполненной прилежания и благоуханной скромности. Она сделала почтительный реверанс и в изящной короткой речи поблагодарила Ньюмена за его щедрость. Ньюмену было неловко, что эта очаровательная девушка стоит перед ним и рассыпается в благодарностях, к тому же его смущала мысль, что столь благовоспитанная молодая леди с безупречными манерами и великолепным выговором вынуждена буквально быть у него на жалованье. На своем скудном французском он заверил ее, что дело не стоит благодарности и он рассматривает ее работу как большое одолжение.