Генри Джеймс - Американец

На голове месье Ниоша красовался лоснящийся парик из волос неестественного цвета, нависая над кротким, бледным и безучастным личиком, не более выразительным, чем болванки, на которых подобные аксессуары выставляются в витринах парикмахерских. Сам месье Ниош являл собой трогательный образец благопристойной бедности. Плохо сшитое пальто было тщательно отчищено щеткой, перчатки заштопаны, башмаки отполированы до блеска, порыжевшая шляпа сохраняла форму — все это говорило о том, что месье Ниош перенес «большие утраты», но отчаянно держался приличий, хотя соблюдать их по всем правилам не имел сил. В числе прочего месье Ниош утратил и мужество. Превратности судьбы не только сломили его, но и навек перепугали, по всему было видно, что он доживает жизнь крадучись на цыпочках из страха разбудить враждебные силы. Если бы выяснилось, что этот незнакомый джентльмен разговаривает с его дочерью неподобающим образом, месье Ниош, несомненно, воззвал бы к нему хриплым шепотом, умоляя об одолжении оставить ее в покое, хотя в душе считал бы, что с его стороны слишком самонадеянно просить о каком-либо одолжении.

— Месье купил мою картину, — объяснила мадемуазель Ноэми. — Когда она будет закончена, ты отвезешь ее к нему в экипаже!

— В экипаже! — вскричал месье Ниош, придя в полное смятение, и вид у него сделался такой, будто на его глазах среди ночи взошло солнце.

— Вы отец этой молодой леди? — спросил Ньюмен.

— Я так ее понял, что вы говорите по-английски.

— По-английски? Да, — сказал старик, медленно потирая руки. — Я доставлю вам картину в экипаже.

— Ну скажи ему что-нибудь! — воскликнула дочь по-французски. — Поблагодари, но не слишком.

— Поблагодарю, дочка, поблагодарю, — отозвался озадаченный месье Ниош. — А запросила ты не слишком?

— Две тысячи, — ответила мадемуазель Ноэми.

— Две тысячи! — вскричал старик, шаря по карманам в поисках табакерки.

Он осмотрел Ньюмена с ног до головы, перевел глаза на дочь, потом на картину.

— Смотри не испорти ее! — воскликнул он почти в священном ужасе.

— На сегодня хватит, недурно потрудилась, — объявила мадемуазель Ноэми. — Неси осторожно, — и она принялась собирать кисти.

— Как мне благодарить вас, — произнес месье Ниош. — Боюсь, моих познаний в английском для этого не хватит.

— Хотел бы я так же хорошо говорить по-французски, — добродушно заметил Ньюмен. — У вас дочь — умница.

— Ах, сэр, — сказал месье Ниош, глядя на Ньюмена сквозь очки слезящимися глазами и кивая с видом глубокой печали. — А какое она получила образование! Très supérieure! [15] Очень солидное! (франц.) Мы не жалели денег, ее учили рисовать пастелью — десять франков за урок, писать маслом — двенадцать франков за урок. В ту пору я денег не считал. Она artiste, [16] Художник (франц.). правда?

— Должен ли я понять так, что у вас были финансовые затруднения? — спросил Ньюмен.

— Затруднения? Ах, сэр, несчастья, и ужасные!

— Не повезло в делах?

— Очень не повезло, сэр.

— Ну, не падайте духом! Вы снова встанете на ноги, — весело сказал Ньюмен.

Старик склонил голову набок и посмотрел на американского джентльмена с такой болью, словно его шутливый тон был неуместен.

— Что он говорит? — спросила мадемуазель Ноэми.

Месье Ниош взял щепотку табака.

— Говорит, что я верну свое состояние.

— Да уж, разве что он поможет. А еще что?

— Что ты умница.

— Вполне возможно. Ведь ты и сам так считаешь?

— Считаю ли, дочь моя? При таких-то доказательствах! — и старик снова повернулся и с почтительным удивлением посмотрел на откровенную мазню, стоявшую на мольберте.

— Тогда спроси его, не хочет ли он поучиться французскому.

— Поучиться французскому?

— Ну да, не хочет ли брать уроки.

— Уроки? У тебя?

— У тебя.

— У меня, дитя мое? Как же я могу давать уроки?

— Pas de raisons! [17] Неважно! (франц. Спроси немедленно, — мягко, но властно приказала мадемуазель Ноэми.

Месье Ниош ошеломленно молчал, но под взглядом дочери собрался с духом и, постаравшись любезно улыбнуться, выполнил приказ.

— Не желаете ли попрактиковаться в нашем прекрасном французском языке? — осведомился он с трогательной дрожью в голосе.

— Попрактиковаться? — удивился Ньюмен.

Месье Ниош соединил кончики пальцев и медленно пожал плечами:

— Ну да, немного поучиться, как вести беседу.

— Вот именно, беседу, — проворковала мадемуазель Ноэми, которая поняла это слово, — научиться беседовать, как принято в лучшем обществе.

— Знаете, у французов настоящий талант вести беседу, — осмелился продолжить месье Ниош. — Они этим и славятся.

— Но, наверно, это очень трудно? — простодушно спросил Ньюмен.

— Не для человека с esprit, [18] Тонкий ум (франц.). ценителя красоты во всех ее проявлениях, каким является месье, — и старый Ниош многозначительно посмотрел на вышедшую из-под кисти его дочери Мадонну.

— Представить себе не могу, что я заговорю по-французски, — засмеялся Ньюмен. — Однако полагаю, чем больше человек знает, тем лучше.

— Месье выразил свою мысль в высшей степени удачно. Hélas, oui! [19] Увы, да! (франц.)

— Наверно, знание французского помогло бы мне в моих скитаниях по Парижу.

— Разумеется, ведь месье захочется поговорить о многом, и о трудных вещах тоже.

— О, мне обо всем говорить трудно. А вы что, даете уроки?

Бедный месье Ниош совсем растерялся, его улыбка стала еще более умоляющей.

— Я, конечно, не то чтобы настоящий учитель, — признался он. — Нет, я не смею назвать себя учителем, — он обернулся к дочери.

— Скажи, что ему подвернулась редкая возможность, — потребовала мадемуазель Ноэми. — Один homme du monde [20] Светский человек (франц.). беседует с другим. Вспомни, кто ты, кем был.

— Но уроки языка я же не давал! Ни в прошлом, ни тем более сейчас. А если он спросит о цене?

— Не спросит, — заверила его мадемуазель Ноэми.

— Могу я ответить: «Сколько дадите»?

— Ни в коем случае! Это дурной тон.

— А если он все-таки спросит?

Мадемуазель Ноэми надела шляпку и принялась завязывать ленты. Она расправляла их, выставив вперед маленький нежный подбородок.

— Десять франков, — выпалила она.

— О, дочь моя, я никогда не осмелюсь!

— Ну и не осмеливайся! До конца уроков он не спросит, а тогда счет напишу я.

Месье Ниош повернулся к доверчивому иностранцу и, потирая руки, уставился на него с таким видом, словно готов был признать себя виноватым, однако этот вид был ему в высшей степени свойствен, а посему не настораживал. Ньюмену и в голову не пришло спросить о каких-либо гарантиях или о том, имел ли старик право давать уроки, он полагал, что месье Ниош, разумеется, знает свой родной язык, а его трогательная растерянность вполне увязывалась с тем, как Ньюмен почему-то представлял себе пожилых иностранцев, зарабатывающих на жизнь уроками. Лингвистические проблемы никогда не занимали Ньюмена. У него сложилось впечатление, что овладеть тем загадочным щебетом, на котором изъясняются в этом удивительном городе Париже вместо его родного английского языка, можно просто за счет усердных, пусть смешных и непривычных, физических усилий.