Дмитрий Мамин-Сибиряк - Черты из жизни Пепко

Пепко поднял газету с полу и прочитал:

- "Прощальный бенефис дивы... Патти уезжает... Идет опера "Динора". Знаменитый дуэт Патти и Николини". Как ты полагаешь относительно этого?

- Ничего я не полагаю, потому что у нас нет ни билетов, ни денег.

- Вздор!.. Все это вещи и понятия относительные. У меня есть два рубля...

- У меня около этого...

- И отлично. Четыре целковых обеспечивают вполне порядочность... Сегодня же мы будем слушать "Динору", черт возьми, или ты наплюй мне в глаза. Чем мы хуже других, то есть людей, которые могут выбрасывать за абонемент сотни рублей? Да, я буду слушать Патти во что бы то ни стало, хоть бы земной шар раскололся на три половины, как говорят институтки.

Психология Пепки отличалась необыкновенно быстрыми переходами от одного настроения к другому, что меня не только поражало, но до известной степени подчиняло. В нем был какой-то дремавший запас энергии, именно то незаменимое качество, когда человек под известным впечатлением может сделать что угодно. Конечно, все зависело от направления этой энергии, как было и в данном случае.

Вечером мы отправились в Большой театр, где играла итальянская труппа. Билетов у нас не было, но мы шли с видом людей, у которых есть абонемент. Прежде всего Пепко отправился в кассу, чтобы получить билет, - расчет был настолько же верный, как возвращение с того света.

- А, черт... - обратился Пепко. - Идем в пятый ярус!

Мы поднялись по бесчисленным лестницам к знаменитой "коробке", где изнывали счастливцы, получившие билеты ценой целонощного стояния в цепи у кассы. Пепко довольно развязно обратился к расшитому капельдинеру.

- Можно-с... - ответил театральный холуй, меряя нас взглядом с ног до головы. - Пять рублей с персоны...

- За что?

- А постоять у двери... Все будет слышно.

У нас было на двоих всего четыре рубля, и поэтому предложение капельдинера не могло быть осуществимо. Пепко заскрипел от ярости зубами, обругал капельдинера, и мы быстро ретировались во избежание дальнейших недоразумений.

- А я все-таки буду в театре, - повторял Пепко, спускаясь по лестнице. - Ведь другие будут же слушать... Затем, два рубля тоже что-нибудь значат.

Спустившись, мы остановились у подъезда и начали наблюдать, как съезжается избранная публика, те счастливцы, у которых были билеты. Большинство являлось в собственных экипажах. Из карет выходили разряженные дамы, офицеры, привилегированные мужчины. Это был совершенно особенный мир, который мы могли наблюдать только у подъезда. У них были свои интересы, свои разговоры, даже свои слова.

- Ах, какая красавица... - восхищался Пепко, наблюдая каждую даму.

- Идем домой, Пепко...

- Нет, я должен быть там, в театре...

Мы простояли на подъезде с полчаса, и только с неба могла свалиться возможность попасть в заколдованный круг. И такая возможность пришла в лице простого мужика в нагольном полушубке.

- Вам госпожу Патти желательно посмотреть? - заговорил мужик, обращаясь к нам.

- Да...

- В лучшем виде: полтора целковых с рыла.

- У тебя есть билеты?

- Какие там билеты... Прямо на сцену проведу. Только уговор на берегу, а потом за реку: мы поднимемся в пятый ярус, к самой "коробке"... Там, значит, есть дверь в стене, я в нее, а вы за мной. Чтобы, главное дело, скапельдинеры не пымали... Уж вы надейтесь на дядю Петру. Будьте, значит, благонадежны. Прямо на сцену проведу и эту самую Патти покажу вам, как вот сейчас вы на меня смотрите.

Предложение было более чем соблазнительно, и мы покорно последовали за дядей Петрой опять в пятый ярус.

Второй подъем даже для молодых ног на такую фатальную высоту труден. Но вот и роковой пятый ярус и те же расшитые капельдинеры. Дядя Петра сделал нам знак глазами и, как театральное привидение, исчез в стене. Мы ринулись за ним согласно уговору, причем Пепко чуть не пострадал, - его на лету ухватил один из капельдинеров так, что чуть не оторвал рукав.

- А, черт... Чуть на язык не наступил, - ругался Пепко, шагая в темноте по узкой чердачной лестнице.

Еще одно мгновение, и мы на потолке Большого театра, представлявшем собой громадный сарай размером в хороший манеж. Посредине из широкого отверстия воронкой шел свет от главной люстры. Несколько рабочих толпились около этого отверстия, точно сказочные гномы.

- Теперь, брат, шабаш!.. - заявлял торжествовавший дядя Петра. Теперь вот скапельдинерам...

Он показал рукой символически-обидную фигуру и хрипло захохотал. "Скапельдинеры" были посрамлены, а мы торжествовали.

- Валяй, братцы, за мной, - командовал дядя Петра, шагая мимо рабочих. - Прямо на колосники предоставлю.

Наше похождение принимало фантастический характер, напоминая бегство из какой-нибудь средневековой тюрьмы. Мы шли по потолку, испытывая странное ощущение: вот сейчас под нашими ногами три тысяча избраннейшей публики, тот "весь Петербург", который пользуется всевозможными привилегиями на существование, любезно предоставляя остальному Петербургу скорлупки безвестного существования. В отверстие спущенной люстры доносился глухой, подавленный гул тысячной толпы, - мы точно шли по крышке котла с начинавшей уже кипеть водой.

- Сюды!.. - кричал дядя Петра, скрываясь в дальнем конце потолка, где было совершенно темно. - Надейтесь на дядю Петру. Левее держи...

Дальнейшее путешествие приняло несколько фантастический характер. Мы очутились на краю какой-то пропасти. Когда глаз несколько привык к темноте, можно было различить целый ряд каких-то балок и дядю Петру, перелезавшего через них.

- Послушай, куда ты нас ведешь? Ведь этак шею можно сломать!

- Держи направо, - слышался голос дяди Петра, - самого его уже не было видно.

Мы ползли в темноте, цепляясь за какие-то бревна, доски и выступы. В некоторых местах приходилось в буквальном смысле ползти на четвереньках.

- А, черт... Коленку ушиб, - ругался Пепко.

- Забирай левее! - командовал дядя Петра.

Наконец, мы увидели сцену, то есть слабое светлое пятно, которое чуть брезжило на дне пропасти. Спуститься в темноте с высоты пятого яруса было делом нелегким и рискованным, но молодость счастлива тем, что не рассуждает в таких случаях. Через десять минут головоломного путешествия в темноте мы, наконец, достигли "колосников". Это была узкая галерея, которая проходила над сценой сбоку. Кругом нас висел целый лес декораций, деревянные валы, которыми поднимали и опускали эти декорации, и целая сеть веревок, точно на каком-то корабле. Самая сцена была сейчас у нас под ногами. Там происходила ужасная суматоха, потому что устанавливали учениц и учеников театрального училища в красивые группы.

- Сейчас занавес дадут, - объяснял дядя Петра. - Вот он, Адам-то Адамыч бегает... седенький... Это наш машинист. Нет, брат, шалишь: "Динора" эта самая наплевать, а вот когда "Царь Кандавл" идет, ну, тогда уж его воля, Адама Адамыча. В семь потов вгонит... Балеты эти проклятущие, нет их хуже.