Афаг Масуд - Свобода

А к вечеру, говорят, народу в аэропорту стало вдруг в десять раз больше, двухэтажное здание аэровокзала было переполнено, толпа тянулась от аэропорта вдоль дороги, ведущей в город.

И едва в воздухе появился самолет, в котором летел Отец Народа, толпа в один голос радостно закричала...

Самолет сделал круг над аэродромом и медленно пошел на посадку.

И все, говорят, кричали, аплодировали, пускали в воздух петарды. Развернувшись на посадочной полосе, самолет, наконец, остановился, дверь его открылась и появилась могучая фигура Отца, его полные гневом глаза, суровое лицо...

...И в тот же миг, по рассказам очевидцев, петарды в воздухе погасли, народ затих...

Отец немного постоял на трапе впереди встревожено выглядывающих из-за его спины телохранителей, а потом, не обращая внимания на стоящих внизу людей с цветами, его портретами и транспарантами, не улыбнулся, как это бывало раньше, не помахал рукой, а поднял голову и взглянул в небо...

...Наверное, он соскучился по небу над этим городом...

Рассказывают, что Отец с разгневанным лицом стоял, подняв серые глаза к небу, вот уже несколько дней затянутому серыми тучами... И от взгляда Отца в аэропорту воцарилась мертвая тишина...

И люди потом клялись, что тучи под гневными взглядами Отца расступились, как ворота легендарной крепости, и с угасающими лучами вечернего солнца на город снизошло умиротворяющее тепло...

А потом, говорят, Отец медленно сошел по трапу, поднялся на украшенную коврами трибуну, стоящую перед посадочной полосой, и оттуда некоторое время молча и строго смотрел на людей...

- Трудно было выдержать эти его взгляды, - делились потом впечатлениями очевидцы, - он смотрел на нас, и казалось, земля уплывает у нас из-под ног и ноги сами несут нас к нему... Будто сама земля толкала нас к нему...

И говорят, что Отец после долгого молчания наклонился к микрофону и спокойно произнес:

- Да здравствует свобода!..

И поначалу народ опешил, собравшиеся изумленно переглянулись, а потом, избавляясь наконец от долго сдерживаемого напряжения, в один голос закричали:

- Да здравствует!..

И зааплодировал народ, стал выкрикивать лозунги, а в небо полетели ракеты.

Часть II

ЗАПРЕТНЫЕ СНЫ

... Известный психиатр, Н. Вейсов проснулся, как обычно, еще затемно, чувствуя, как от духоты у него заложило уши.

Он не встал, а долго ворочался в постели, стараясь вспомнить увиденное во сне. Но восстановить удалось только отдельные обрывки... В эту ночь у него снова получилось проснуться в самый страшный миг ночного кошмара, когда, с трудом добравшись до дверей квартиры, он прислушивался к тихому шуму, доносящемуся из темноты блока...

... Эти сны снились профессору, можно сказать, каждую ночь и были сколь страшны, столь же и увлекательны. Он научился выныривать из своих снов, как из темных морских глубин, в самые отчаянные, смертельно удушающие мгновения.

А в последнее время профессор довел мастерство выкарабкиваться из снов до совершенства. Ему настолько просто стало просыпаться в самый опасный миг сновидений, что он уже не терялся в такие минуты, а нарочно не спешил, аккуратно отдирал налипших на тело, словно мокрые водоросли, каких-то змееподобных чудовищ и складывал их в портфель для исследования. Если же во сне он попадал в безжизненную, ветреную пустыню, то не кричал от ужаса, а спокойно садился, поджав ноги, неторопливо старался вспомнить, как, откуда, каким путем попал сюда, или же, вернувшись домой, заводил беседу с испуганно крадущимся за занавесками вором, уверяя того, что в доме нечего украсть, кроме старой мебели и пыльных книг, после чего вежливо выпроваживал огорченного вора...

Но бывало, что профессору не удавалось контролировать сюжет сновидений, и ледяные тиски страха сковывали его тело. Тогда профессору приходилось, затаив дыхание, терпеливо ждать, пока разрывающееся от ужаса сердце не успокоится, и тогда тело его, полное жажды жить, вырывалось из сновидения, как пуля, случайно выпущенная из пистолета... После таких сновидений долго приходилось ворочаться в постели, убеждая себя, что это всего лишь сон, и явившиеся ему кошмары лишены какой-либо физической силы... и, в конце концов, убаюканный не таящей никакой опасности тишиной своей маленькой, одинокой комнаты засыпал.

Эти сновидения вносили разнообразие в монотонную, полную будничных забот одинокую, серую жизнь профессора, наполняли ее новым смыслом... Если же ему долго ничего не снилось, профессор впадал в уныние, скучал по безлюдным пустыням и вызывавшим в теле трепет страшным теням...

Поэтому стал он по вечерам тщательно готовиться к погружению в этот бесконечный, не имеющий ни дверей, ни адресов таинственный мир. Закрываясь в комнате, чтобы снова и снова оказаться там, профессор копался в своей огромной библиотеке, где хранились собранные им когда-то старинные книги и рукописи о мистике, снах, духах, выискивал в них описания жутких, невероятных событий, когда-то происходивших в мире, потом, отряхнув с книг пыль, ложился в постель, включал настольную лампу и при ее слабом свете залпом, как жаждущий воду, проглатывал их и часто так же, в очках, с упавшей на грудь книгой, он неведомыми путями, извилистыми тропами медленно погружался в глубокий сон...

Но эта еженощная подготовка ко сну, когда он, чуть ли не задыхаясь от любопытства, ждал очередного сновидения, не всегда приносила желанный результат. К примеру, несколько месяцев назад профессор перед сном прочитал о Сахалинском людоеде по имени Губарь, который в тюрьме подговорив нескольких заключенных к побегу, завел их в глушь, где и съел всех под вой метели... профессор долго разглядывал портрет этого людоеда с наполовину остриженной головой и отвратительным, звероподобным лицом. Но в ту ночь ему приснилась умершая несколько лет назад жена...

Она сидела на кухне и молча, с упоением чесала обеими руками голову, а, выловив среди поредевших волос вошь, бросала ее на стол давила башмаком...

После той ночи профессор долго не мог придти в себя... По ночам он с ужасом прислушивался к шорохам в коридоре или темной кухне и до утра не мог сомкнуть глаз. Он ворочался в одинокой постели, понимая, что это уже не сон, и никакими уловками ему от этих кошмаров не избавиться.

Эти изнурительные ночи вынудили профессора на время отказаться от своих "подготовок".

Несколько вечеров не приближался к рукописям, сидел вечерами на увитом виноградом балконе, наблюдая за порхающими в воздухе пестрыми мотыльками. Но скоро мотыльки приелись ему, и он опять вернулся к своим ночным "операциям"...

А последнее время сны стали уводить профессора в еще более удивительные странствия...

Как-то раз он очутился на берегу свинцово-штормового моря, до него доносились стоны людей, перетаскивающих с берега на огромный корабль большие ящики... В тот раз профессор не решился приблизиться к исполинского роста человекоподобным существам, руководившим этой погрузкой, чтобы выяснить, что здесь происходит. Он затаился за скалами, где ветер срывал с него одежду, песок бил в лицо, и оттуда наблюдал эту странную сцену.