Семен Юшкевич - Евреи

Когда она бывала милостива к нему, он молча переживал свое блаженство… Она шла с ним в главную улицу окраины, откуда виден был город с его огнями, и он жарко говорил ей о своих желаниях и мечтах. И побежденная на миг светлыми словами о том, какою должна быть жизнь, к которой и сама стремилась, — она смягчалась, и оба как будто впервые узнавали друг друга. Она отвечала на его мечты дрожащим голосом, и ему и ей, хотя они еще были чужды друг другу, хотелось вечно идти, лишь бы добраться когда-нибудь до края, где жизнь освобождала людей…

Начинало темнеть, когда Нахман вошел во двор, где жила Неси. У каждой квартиры сидели мужчины и женщины и пили чай. В углу Нахман заметил Шлойму и Хаима. Лея, закрыв кисеей лицо, словно боялась людей, сидела к ним спиной.

— Ступайте сюда! — крикнул ему Хаим, махая руками. — Узнаете новость… На фабрике…

Нахман не расслышал окончания, но кивнул головою. Из оконца квартиры правого флигеля сверкнули глаза Неси.

— Я зайду к вам позже, Шлойма, — крикнул он, засуетившись, — подождите!

Он повернул к правому флигелю, открыл дверь и вошел в сени. Неси не выходила. На скамейке сидел тринадцатилетний мальчик, Исерель, брат Неси, и читал книгу. При виде Нахмана, он бросил книгу и с радостью сказал:

— Ну, вот вы пришли, наконец. Нахман! Я так доволен…

— Я и сам не знал, что приду, — смеясь ответил он. — Отец дома?

— Дома. И все время сердится. Неси уже досталось от него.

Нахман поморщился от неприятного чувства и вместе в Исерелем зашел в комнату. Как и в сенях, в ней было тесно, стены пахли сыростью, и негде было повернуться. Неси сидела у оконца и выглядывала во двор. Торговка Энни, мать Неси, поместилась у дверей с чулком в руках, а на кровати уверенными жестами слепой нищий, Дон, отец девушки, считал деньги.

— Кто это? — спросил Дон и сейчас же ответил, пряча деньги: — Это — Нахман, я узнал его по шагам.

Он благосклонно улыбнулся, вытаращил слепые глаза, и Нахман, поискав места, уселся подле него. Неси не оглядывалась.

— Добрый вечер, — произнесла Энни своим неприятным голосом, — что слышно в рядах?

Она очень охотно принимала Нахмана, и он был первый из молодых людей, который удостоился ее одобрения. И она и старик Дон имели виды на Нахмана и не находили ничего предосудительного в том, что он к ним зачастил.

— Да, в рядах, — повторила она, играя вязальными спицами. — Неси, почему ты сидишь к гостю спиной? Это некрасиво.

— Хочу так, — ответила девушка, бросив быстрый взгляд на Нахмана.

— Пусть сидит, где хочет, — отозвался Нахман, — мне это не мешает.

— Плохой совет, — оскалил зубы Дон. — Она хочет, — повторил он, вдруг рассердившись, и было непонятно, как из мягкого, приятного голос его мог сделаться таким скрипучим, злым. — Мать говорит, она должна слушаться.

— Я уйду, — со страхом шепнул Исерель, — сейчас опять начнется.

— Я прошу, — вмешался Нахман. — Право, мне все равно…

— Перестань, Дон, — серьезно сказала Энни, — человек говорит: ему все равно.

Неси встала, бросила на слепого злой взгляд и вышла из комнаты.

У Дона затрепетали ноздри. И как только скрипнула дверь, он вдруг сорвался с кровати и, уверенно ступая на ногах, протянув лишь руки, резко закричал:

— Назад, Неси, назад в комнату, я приказываю! Не слушаешь? Хорошо, уходи. Но помни, ты вернешься…

Так же уверенно ступая, он добрался, до кровати и, улегшись, проворчал:

— Я уже кожу сдеру с нее, непременно сдеру, такая проклятая душа раз в век рождается.

Нахману едва сиделось. Над интимной жизнью Неси как будто взвился занавес, и он увидел эту жизнь, — такую неприглядную, жизнь под властью дикого надсмотрщика. Каждое слово этого отца было красноречивой повестью мучений. Вставали длинные годы страданий в одиночку, и вся жестокость их лежала в каждом дрожании мускула на этом деревянном лице, в этих изуверских, будто равнодушных глазах, во всей крупной фигуре старика-нищего, с длинной седой бородой.

Теперь Нахман начинал понимать дикость и настороженность Неси, ее речи, порывания и безумную неосторожность, с какой она искала свободы…

— Она упряма, как сталь, — согласилась Энни.

— Я сломаю ее, — с ненавистью ответил Дон.

— Не знаю, что она сделала дурного, — не вытерпел Нахман, — честное слово, вы несправедливы.

— Не говорите пустяков, — нахмурился Дон. — С девушкой нужно разговаривать, держа кнут в руках. Со всякой девушкой. Я так всегда с ними говорил. Человек должен работать, Нахман, а не быть сталью… Спросите Неси, как она работает? День да, день нет. Что это, спрошу вас? У тебя здоровые руки, здоровые ноги, — пусти их в оборот. Я двенадцать лет, как ослеп, и никто мне еще копейки не дарил. Я работаю, я работаю…

— Он работает, — серьезно подтвердила Энни, играя спицами, — и если бы не он, мы умерли бы с голоду.

— Не понимаю, — хотел сказать Нахман, но удержался.

— Я работаю, — с гордостью повторил Дон, поглаживая бороду, — и ни у кого не сижу на шее, как моя дочь. Я работаю головой, руками, голосом… Вы слышали мой крик? А я могу сделать мой голос, как у ребенка, когда его мучат, как у котенка, когда его душат. Я упрямый, но гнусь, как молодая ветка, полная соков. Из моих глаз текут реки слез, когда нужно, но если бы потребовали реки меда, — я заплакал бы медом. Я так выучился петь песни, что разбойника трону. Я работаю…

— Он работает, — с гордостью повторила Энни, и глаза у нее заблестели.

— Почему Неси не хочет? — вспомнил он опять. — Принеси копейку, но потрудись над нею, вот чего я хочу и добьюсь. В чем сила человека? В работе. Работай, ловко работай. Дорога работа, а человек самый дешевый товар…

Он уже перешел к другому, заговорил о людях окраины, и Нахман с недоумением слушал.

— Все, кажется, трудятся, — произнес он, наконец, — что толку? Я не видел еще ни одного рабочего, который бы жил хорошо.

— Не люблю, когда говорят пустяки, — с досадой перебил его Дон, — и машина работает. Чем труднее жить, тем ловчее нужно работать. Они дураки. В городе тысячи нищих — я выручаю лучше всех. Хотите, я сейчас сделаю так, что вы заплачете и отдадите мне все, что у вас в кармане? Вот как нужно работать! Они думают, что если бедны, то им все следует.

В его словах сквозила ненависть, и нельзя было понять, чего он хочет. Нахман, не возражая, пересел к окну, мечтая увидеть Неси. Старуха вышла в сени и долго возилась там. Совсем стемнело.

— Уже поздно, — с беспокойством произнес Дон, — я помолюсь.

Нахман кивнул головою, не оглядываясь. Двор осветился огнями. Словно желая избавиться от муки, Нахман искал теперь Неси. Старик стал читать молитвы.

— Ее нет, — с тоской думал Нахман, — может быть, она поджидает меня.

Странное волнение охватило его.