Константин Станюкович - В мутной воде

В эту минуту на батарею прискакал старый генерал со свитой адъютантов.

— Полковник! Отчего вы прекратили огонь?

— По своим могли бить, ваше превосходительство!

— Что вы мне говорите!.. Что вы говорите! — вдруг крикнул генерал, отчаянно замахал рукою и быстро уехал далее.

А солдаты уже беглым шагом подходили к батарее… Ясно было, что штурм отбит.

Венецкий посмотрел в другую сторону. И там то же… Войска наши уходили от турецких редутов, а турецкая канонада делалась сильней…

Сумрачные проходили ряды мимо батареи и спешили поскорей скрыться за холмы… Венецкий вглядывался в солдат. Все были утомлены и угрюмы; все тяжко дышали и крестились, добравшись до прикрытия. За войсками вразброд двигались отсталые… Мимо батареи много прошло их, опираясь на ружья… Слышны были стоны, проклятия и брань… Невдалеке Венецкий заметил, как ползли раненые… Вот один пробует встать и не может… А на них никто не обращает внимания…

Он поднялся и хотел распорядиться, чтобы их взяли, как вдруг услыхал совсем близко какой-то шипящий свист…

— Ваше благородие… Ложитесь! — крикнул кто-то сзади.

Он быстро прилег. Что-то шлепнулось близко. Он зажмурил глаза и вдруг вспомнил, что его могут убить. Ему сделалось страшно, но вслед за этим мгновением какое-то равнодушие охватило все его существо. «Что ж так долго смерть не приходит? — промелькнуло в его голове. — Уж если это она, то пусть скорей!» Он открыл глаза. В нескольких шагах от него на бруствере вертелась черная граната и скверно шипела трубка…

Он пристально стал смотреть на нее и не мог оторвать от нее глаз. «Вот-вот сейчас, но только она меня не заденет… Нет!..»

Раздался треск… в глазах у него что-то блеснуло. Он радостно вскочил на ноги, но в то же мгновение упал и инстинктивно схватил себя рукой за ногу.

«Это ничего… Я, верно, контужен», — подумал он.

И снова попробовал подняться. Но подняться он не мог, почувствовал ужасную боль и какую-то теплую мокроту на том месте, где была боль.

Барсук и другие солдаты подбежали к нему. Он взглянул на их испуганные лица, хотел что-то сказать, но губы бессвязно лепетали какие-то слова… Он вдруг почувствовал слабость, какие-то странные мысли стали путаться в его голове. Он улыбнулся своей доброй улыбкой, вздохнул и потерял сознание.

Когда над окрестностями Плевны спустилась ночь, то долго еще раздавались на окрестных полях стоны. Целую ночь мелькали фонари и на носилках таскали раненых и все-таки не могли убрать всех. Иззябшие, валяясь в грязи, под дождем, оставались еще многие, моля у бога смерти.

Наутро неудача сказывалась на всех лицах. Везде атака была отбита, и только на Зеленых горах еще шла битва. Скобелев просил подкреплений, но ему их не дали…

Штурм 30 августа стоил нам, как известно, около десяти тысяч солдат.

— Ну что ж?.. это еще не беда! Сегодня неудача, зато завтра будет удача… Конечно, неприятно, но унывать, брат, нечего… С нашим солдатом все можно. Помню, на Кавказе наш полк пять раз ходил в атаку, пять раз отбивали, но на шестой таки взяли аул. Правда, из полка осталась всего одна рота, но все-таки взяли!

Так говорил старик Чепелев Елене, сидя июльским утром на балконе своей дачи за картой.

— Полно, папа, тебе утешать меня. Точно я не вижу, что ты сам расстроен нашими неудачами, — проговорила Елена.

— Обидно, конечно, обидно… Шли, шли и вдруг наткнулись на Плевну, чтобы ее черт побрал! Но все-таки унывать нечего… Бог даст еще поправимся… Вот скверно только, что о солдате мало заботятся, плохо кормят его, обкрадывают там разные интенданты… Вот за это так мало виселицы! — энергично проговорил старик. — Я, не задумываясь, повесил бы таких негодяев…

В последнее время даже и старик Чепелев, говоривший вначале, что война с турками — плевое дело, стал несколько гневаться, и хотя не показывал этого, но сам нередко задумывался и возмущался, читая известия о том, как продовольствуют солдат. Известная телеграмма Мак-Гахана, описывавшая, как наши солдаты, сами голодные, делились последним с болгарами, умиляла сердце старого генерала, и он со слезами на глазах говорил, что стыдно обижать таких безропотных и выносливых солдат, как наши.

— А о Венецком все нет известий, папочка?..

— Нет, Леля, еще нет, но, вероятно, все слава богу… Вот посмотри-ка, девочка, на карту. Взгляни-ка сюда. Вот она, эта самая Плевна!..

Старик, видимо, хотел отвлечь свою дочь от расспросов о Венецком и сам начинал сомневаться, жив ли молодой человек. «И то ни разу не написал!» — подумал он.

Елена с грустной улыбкой глядела на карту, слушая старика, как надо нам покончить с этой проклятой Плевной.

— Осман — умный генерал… Понимает, как действовать, и действует умно. Надо и нам так же действовать и не соваться одною грудью. Грудь хороша, но ведь и солдата пожалеть надо.

— Но ведь ты сам, папа, говорил, что надо без хитростей, прямо?..

— Ну да, говорил и теперь говорю, но надо знать время.

Старик даже рассердился, что Елена подметила противоречие в его словах.

— Конечно, надо действовать с нашим солдатом по-русски, то есть напролом, но если раз не удалось… нельзя же. Знаешь что, Леночка, я тебе скажу… У нас солдаты прекрасные, а…

Он не досказал своей мысли и медленно перекрестился.

— И дай бог, чтобы Плевна образумила их!.. Вот рассказывают, что сами они живут прекрасно там, ни в чем не нуждаются, а люди!! Я, Леля, когда был на Кавказе, я ел то же, что и солдаты, и как же они любили меня! Первым делом о них заботился. Никаких этих колясок у меня не было. Ну, да что говорить! Очень уже нынче эта манера подлая развилась… о себе думают, а о других… Ну, и воровство, говорят, в армии идет такое, что просто страшно становится.

Генерал совсем вышел из себя и, точно вообразив, что перед ним сидела не дочь, а интендант, стал браниться и грозить, что их всех перевешают.

Елена слушала все эти угрозы и, когда отец кончил, спросила его:

— Неужели, папа, так обижают солдат?

— Я, дочка, дорого бы дал, чтобы все, что пишут, оказалось неправдой, но ведь еще пишут не все! Недавно в военном министерстве мне рассказывали такие вещи, что просто стыдно было слушать… А там ничего — еще улыбались чиновники…

Старик продолжал разговор на эту тему, как на террасу вошла Александра Матвеевна. Она была в кисейном капоте, в соломенной шляпке, украшенной цветами; в руках у нее был букет цветов. На ее некогда красивом лице очень заметны были следы подкраски и подрисовки.

С приходом жены Чепелев быстро замолчал, как-то весь съежился и уткнулся в карту.