Наталия Медведева - Мусор, сумерки, капуста

Мы так и стояли, рассуждая о ковре, и мне было грустно и стыдно. Стыдно, что я их обманываю. Потом я перевел взгляд на книги вдоль стен, стал спрашивать про книжный стеллаж, и Серж сказал, что эти стеллажи сделаны в СССР, они купили их из-за цены - самые дешевые были. И я подумал об абсурдности этого и сразу вспомнил жутких людей в магазинах, на складах таллинских, мебельных, и как они решают судьбу человека - будет у него спальня или нет, - а люди приезжают из Москвы и Киева и дают им деньги, все готовы отдать, и вот эти стеллажи стоят здесь, самые дешевые... Около стояла маленькая лесенка, на ней лежали выдернутые с полок книги - я разглядел и стало жутко: все о СПИДе. И мой мозг сразу заработал и выдал мне сцену, происходившую здесь до моего прихода, - этот бессознательный Дани, наверное, себя фривольно ведет, и Серж его воспитывает, не ругая, а объясняя, говоря ему: "Вот, Дани, ты мог бы прочесть, а не только палочками своими тарабанить..." Я подошел к окну, только чтобы на книги эти не глядеть, и сразу увидел мои окна - я оставил подсветку, и они в темноте желтели. Мне стало так плохо, что, показалось, сейчас вырвет, я попросился в туалет.

В туалете горела красная лампа. И все красное было. Я стоял над унитазом, сдерживая себя, чтобы не заплакать. Вода не была слита, и я стал писать не на стенку унитаза, а прямо в неслитое, и несколько капель брызнуло мне на член. И я подумал, что если Дани болен, то я могу заразиться от этих капель, хотя, конечно, нет. И я оторвал притоно-красной рукой бумажку и вытерся.

Когда я вышел, из комнаты донеслась до меня визгливая фраза Дани: "...завтра, я пойду для твоего удовольствия. И почему ты не воспитатель?" Я вдруг вспомнил фильм с Габеном, где он присутствует на казни своего подопечного, а тот, Делон, смотрит, не понимая.

Я медленно вошел в комнату и хотел распрощаться, но мне было предложено выпить. На маленьком подносе стояли разные бутылки. Мы сели по-арабски, и я выбрал абсент, греческий апсинтион, никогда не пробовал. Дани пил по-американски джин с тоником и курил гашиш. Я затянулся бы, но представить себя подносящим к своим губам джоинт, которого только что губы Дани касались, я не мог. То есть я представил и содрогнулся. А Серж покурил немного, хоть и сказал, что предпочитает марихуану, и еще, что его друг Дани был большим экспертом в наркотиках, когда они познакомились.

И я вообразил станцию метро, где Дани ошивался с музыкантами, и как Серж шел и увидел его, а может, если Дани немного поет, услышал, и взял его к себе. И у меня в голове зазвучала эта песня в исполнении девушки с настоящим голосом и странным акцентом, по радио слышал - "Ай'в гот ю аут фром зе лоэст флор!" (Я тебя вытащил из самых низов). А Дани засмеялся и лег на пол, вытянувшись и закинув руки за голову, и был похож на Антонио - своей беззаботной молодостью, молодыми заботами.

Серж достал чековую книжку, чтобы за куртку расплатиться, но потом сказал, что если я предпочитаю наличными, "да, в ваших магазинах предпочитают кэш...". А я вдруг, под воздействием абсента, наверно, стал говорить по-английски и рассказывать им об Оскаре Уайльде, обо всех ужасах его суда, и о мерзком Париже под дождем, и об Уайльде в кафе, без денег, после тюрьмы, и как он взорвался буквально, умирая, от гнили, но никого из французов не было рядом, и наизусть что-то читал, и о смерти что-то говорил.

Потом я очнулся и встал, извинившись, стал прощаться. А Дани, все еще лежа на полу, смотрел на меня со злобой. Потому что Серж смотрел на меня заинтригованно и с участием. Он вышел со мной в коридор и положил руку на мое плечо. Я весь съежился, и он убрал руку, сказал, что позвонит мне завтра в магазин. Я больше ничего не говорил и только за дверью, выйдя из квартиры, пробормотал: "Ай эм сорри". А Серж удивленно - "За что?" Но я не сказал - за то, о чем вы и не догадываетесь! А только повторил "ай эм сорри" и побежал вниз, глухо так шаги раздавались по ковру лестницы и опять кошатиной пахло внизу.

Я мигом добрался к себе и, не включая верхний свет, чуть ли не лежа, подполз к окнам и задернул толстые шторы. Я вспомнил все, что я в этой комнате напридумал, - весело как начиналось все! В бар какой-то собирался, Антонио соблазнял. И все так радостно, с улыбкой - но цель-то уже была! Или не было ее? Или я так ее замаскировал, мою цель смертельную, чтобы прийти к ней не боясь? Я подумал, что я беспомощный слабак и вся моя жизнь - подтверждение этому. По всей вероятности, я никогда не был амбициозным, даже когда учился. И то, что я задумал, ни в коей мере не приблизит меня к бессмертию, к увековечению моего имени. И что уже дали премии и эстонскому Нуриссабатье (пр. Составное из двух имен французских писателей истеблишмента: Нурисье, Сабатье), и чешскому пэдэ, и музыкальный президент есть, хоть и папа его про-наци: они всегда выбирают на себя похожих! При чем здесь это? А при том, что я же всегда ассоциировал себя с искусством, с литературой и книгами, а ничего не делал почему? Потому что я знал: это банкротство, что все равно важнее... Это как при достижении любой цели - когда достиг ее, не видишь ничего необычного в ней и возвращаешься к привычному, вечному - солнышко, утренняя чашечка кофе, какая-то любимая страничка, все к вещам простым возвращается. А цель, она что - пшик! И поэтому я избрал цель, которая до такой степени пшик, что действительно ничего не остается после ее достижения. Уже нельзя оглянуться на привычное, нельзя вернуться к обычному, человеческому, уже будет навсегда, все, конец.

# # #

Что-то мне говорило, что завтра важный день. По TV показывают какие-то сценки комичные. Мне кажется, это очень вредно, такое искусство. Все серьезное становится смехом. За кадром голоса смеются, сигнализируя, что пора смеяться. И никто не думает о том, что высмеянное серьезно. Оно уже обросло комом смеха, закутано, как одеяло, в смех. И министр здоровья мадам Барзак с презервативом - это тоже смешно. Да что это за зрители-дикари, которым презерватив надо показывать! Как я ненавижу женщин-комиков. Какое это убожество душевное! Как будто они уже такие как есть не смешны?! Как будто надо еще что-то разыгрывать - они мазохистки будто! Я сразу представляю Катрин - как она приходит, садится раздвинув ноги, кончик носа шевелится... Из-за того, что в своей жизни она доставила удовольствие некоторому количеству самцов, она думает, что всему человечеству дала радость. Уже просто своим существованием. Это у них в генах, они с этим рождаются: я женщина и все человечество зависит от удовольствий и несчастий (что куда более важно), которые я принесу.

Я все это думал, а сам взял и позвонил Катрин: "Приезжай, я тебе за такси заплачу". Я представил ее самодовольное выражение лица, если сидела недалеко от зеркала, обязательно на себя взглянула несколько раз, волосами тряхнула, полюбовалась на себя. Сказала, правда, что не может сразу, а только через два часа. Ну ладно. Я, повесив трубку, пошел на кухоньку. У меня там много разных бутылок. Я все их принес на подносе в комнату и, сев на пуф Антонио, как у Сержа, по-арабски, стал пить и смотреть телевизор.