Владимир Мегре - Кто же мы (Звенящие кедры России - 5)

- Надо же, действительно. Бледнеют многие люди, - удивленно произнес Николай Федорович, внимательно глядя на Галину, и добавил: - а ведь верно бледнеет человек, когда не отражает неприятность, а пытается ее просто в себе пережить. Сжигает в себе, значит, получается. А ведь верно! Как оказывается все просто. Анастасия сжигает в себе направленную в ее адрес энергию агрессии. Если отражать - не уменьшится ее в пространстве и она кому-то еще достанется. Анастасия не хочет, чтобы кому-то. А на нее много будет направлено. Много, веками накапливаемой, да и сейчас производимой последователями философии смерти. Кому по силам выдержать подобный натиск? Кому? Продержись, Анастасия. Продержись, великий воин.

- И продержится. Мы теперь поможем. Я как книжки на рынке дарить стала, так бабы, что читали, теперь на углу кучковаться стали. Я им семена кедра тоже дала. Они посадили. И про травки лечебные им рассказала. Бабы говорят:

- Надо чего-то делать. Конечно, мы мужиков бить не будем, как одна там на углу предполагала... А дите подумаем от кого рожать.

- Это как же, Галина? - удивился Николай Федорович. - У вас уже и партячейка своя?

- Да не. Яка ж то ячейка? Мы тильки трошки на углу постоим, погутарим за жизнь.

- А бить мужчин зачем собирались? Какими аргументами руководствовались?

- Як какими? Чего ж они? Давай рожай им дите, мы рожаем - а гнезда для наших птенчиков нема. А когда не можешь гнездо делать - так чего ж просишь дите? Яка ж баба довольная мужиком буде, когда на глазах ее дите неприкаянное мается. Учительница к нам уже два раза приходила. Говорит учительница, якись фактор психический им мешае в себя поверить, все кредит от какого-то фонда ждут заморского. Синдром говорит это. Неверия в себя. Причины разные этот синдром психический придумывает, чтоб гнездо не вить.

А еще учительница бабам рассказала, что этот кредит через сколько-то годков отдавать надо. Може через двадцать, может через тридцать, не запомнила я. Тильки запомнила - отдавать им треба будет трошки больше, чем они дают. Так что ж получается, мужик нынешний детей своих продавать стал?

- Почему такое сравнение, Галина?

- Ну, як же - почему? Сейчас мужики опростофилились, денег себе занимают. А отдавать те деньги кому придется? Деткам, какие сейчас совсем маленькие, отдавать придется заем тот. Да, деткам, яки еще и не родились. Да еще трошки больше, чем дали, отдавать придется деткам нашим. Як бабы понимать таку картину будущего стали, так и стали звереть за деток. Морды бить мужикам пожелали. А я подумала не надо нам помощи ниоткуда ждать, пора самим помогать им бедненьким. Я як попробовала один раз колбасы заморской, так все сердце слезами облилось, и сильно так захотелось кусок украинского сала тому, кто ту колбасу делал, послать и колбаски домашней. Божешь милостивый мой. Уже и не представляют люди в странах этих, яка колбаса должна быть. Нельзя от таких кредит брать, дурные то деньги будут, пользы от них не буде, тильки вред один. А бить, яж говорю, это тильки одна предлагала всех мужиков отлупцевать, не согласились бабы. А чего соглашаться? Так и последний ум отшибить можно. И так бабы друг дружке рассказывают, каку мужики их дурную жизнь устроили. А я хвастаюсь, говорю, мой уже за ум взялся. Гнездо робить собрался.

- Твой? Кто он?

- Як кто? Про тебя ж им и рассказывала. Как ты кедрик выращиваешь, как доску попросил меня привезти с большой линейкой. Ну, вон ту, на подставке, Галина показала на стоящий у письменного стола чертежный кульман, - я им рассказывала, как ты спрашивал у меня, какие деревья лучше посадить вокруг гектара, и чертил на столе на листах, рисовал поселок гарный, где добрые люди жить будут. Места у тебя на листах не хватило, так ты попросил меня большие листы привезти и доску, и линейку. Я как бабам сказала, так мы все вместе пошли выбирать ту доску. Самую большую и лучшую выбрали - дорогую. Бабы говорят: "Не мелочись, Галина". Они мне помогали, а у самих глаза завидущие. Завидуют, стервы, что мое дите в саду чудном да на земле родной родится, да среди людей добрых. А я не злюсь на них за глаза завидущие, всем счастья хочется. Фотоаппарат они мне в складчину купили, сфотографировать картину просили. Я взяла фотоаппарат, они мне объяснили, где кнопочку нажать, в какое окошечко смотреть. Только я все не решалась у тебя разрешения спросить и не нажимала на кнопочку.

- И правильно сделала, Галина, не став производить фотосъемку проекта без разрешения. Когда закончу, тогда, может быть, и опубликую его как один из вариантов будущего поселения.

- Так ты ж не скоро закончишь, а на гарное, красивое будущее бабам не терпится уже сейчас хоть глазком взглянуть. Красивая картина на большом листе у тебя получилась.

- Почему ты считаешь, что не скоро закончу? Все уже почти готово к публикации, и чертежи, и в цвете рисунок.

- Я ж говорю, красивая картина получилась. Тильки нельзя публиковать, чтоб люди так делали, а бабам можно показать, бабам, с которыми я встречаюсь, я объясню, что трошки неправильная она.

Николай Федорович быстро подъехал к кульману, и я подошел к нему. Там было схематично нарисовано в цвете несколько участков будущего поселения. И домики на рисунке были, и сады, и живой забор из разных деревьев, и пруды... Ну, в общем здорово, красиво все было расположено.

- В чем же ты усмотрела ошибку или неточности? - спросил Николай Федорович у ставшей рядом Галины.

- Солнца не нарисовал ты на картине. А когда б солнце нарисовал, то и тень рисовать надо было. А когда тень нарисовал бы, понял, что нельзя со стороны восхода деревья высокие сажать, грядки закрывать она будет. Их надо на другую сторону пересадить.

- Да? Возможно... Могла бы и раньше сказать. Но я пока только схематично расположил... А ты, Галина, значит и ребенка родить собираешься?

- А як же. Ты зарядку пока делай. А как на землю родную станешь, из катакомб своих выйдешь. Как я накормлю тебя с родимой земли выросшим, напою отваром целебным. А весна придет, увидишь, как на родной земле все оживает, расцветает, и свою силушку почувствуешь. Тогда и рожу я.

Галина снова присела на ковер у ног Николая Федоровича, положив ладони своих рук на лежащую на подлокотнике кресла руку старого профессора философии. Хоть и далеко не молодая Галина, но крепкая, пышнотелая и сильная, казалась даже нежной и красивой. Беседа их становилась все доброжелательнее, они словно погружались в какую-то философию жизни, а я стою как третий лишний в какой-то непонятности, потому и вклинился в разговор.

- Пора мне, Николай Федорович. Ехать надо. А то на самолет опоздаю.

- Так я мигом пирогов соберу, - встала Галина, - варенья в дорогу, мигом подвезу тебя.

Николай Федорович медленно встал с кресла, одной рукой оперся о стол, вторую протянул для прощания. Рукопожатие его руки было уже не старческим.