Константин Станюкович - Избранные произведения в двух томах. Том 2

Старик слушал эту речь с каким-то угрюмым вниманием, но когда секретарь кончил, он опустил голову и как-то весь съежился. Глаза его спрятались в темных ямах, и из груди вылетел надтреснутый голос, произнесший тихо:

— Но ведь я не за себя… За мальчика!

— За мальчика? — переспросил секретарь и пошел на свое место.

Несколько секунд недоумения.

— Имеем ли мы право? — тихо шепчет секретарь.

— Имеем ли мы право? — также тихо шепчет почтенная председательница, строго покачивая буклями.

«Имеем ли мы право?» — спрашивают сами себя все «милостивые государыни».

— К сожалению, мы не имеем права! — решает сперва лицо секретаря, потом жест, а затем и тихий шепот.

— К сожалению, мы не имеем права! — говорит по-французски председательница.

«Мы не имеем права!» — отвечают лица «милостивых государынь», и все они обращают внимание на мальчика, помочь которому они не имеют права.

А мальчик глядит зоркими карими глазенками на блестящее собрание и — вообразите себе! — не только не ищет права разжалобить сердца «милостивых государынь», а, напротив, словно бы ищет права назваться самым невежливым, дерзким мальчуганом, когда-либо обращавшимся за помощью. Он весело смеется и шепчет что-то своему угрюмому товарищу, указывая пальцем прямо на лицо почтенной председательницы. Его заинтересовали седые букли, и он сообщает свои наблюдения вполголоса, нисколько не стесняясь местом, в котором он находится. Очевидно, четырнадцать градусов по Реомюру привели его в игривое настроение, и он, несмотря на знаки старого товарища, продолжает весело хихикать…

Эта веселость окончательно сгубила мальчика. «Милостивые государыни» находят, что перед ними испорченный мальчик. (Секретарь давно уже это нашел.) Они совершенно забывают, что у многих из них есть дети, и помнят только, что перед ними всклокоченный, грязный мальчишка, с бойкими глазенками между впалых щек и дерзким смехом.

— К сожалению… мы не имеем права помочь и мальчику!.. — говорит секретарь.

— Без рекомендации? — иронически подсказывает старик.

— Да-с! — резко заметил секретарь и, как бы говорит взглядом: «Можете теперь убираться если не к черту, то, во всяком случае, на улицу, где восемнадцать с половиной градусов мороза».

Старик резко дергает мальчугана за руку, делает несколько шагов, затем останавливается и говорит:

— Милостивые государыни!.. Я вас прошу (голос его становится глуше, и на испитом лице сказывается большое страдание)… я вас прошу… Помогите мальчику… У него нет пристанища. У него нет одежды… Помогите мальчику!

Все вдруг притихли. Всем вдруг стало как-то совестно. Притих и мальчик. Он не смеется, а испуганно смотрит на своего товарища. В его испуганном взгляде и страх и любовь.

— Дедушка, что с тобой?.. Что ты? — говорит он, заглядывая на него снизу…

Многие полезли в карманы. Девица с английской складкой и добрым сердцем давно сидела на своем кресле, точно на угольях. При последних словах она вскакивает с места, роняет кресло, конфузится, подходит к мальчику и сует ему маленькое портмоне.

Старик сперва ни слова не говорит, потом, будто спохватившись, шепчет:

— Будьте спокойны, сударыня… Его денег я не пропью… Будьте спокойны, сударыня!..

Он благодарит теплым, ласковым взглядом девицу и уходит из залы.

— Ваш адрес… адрес ваш! — конфузливо шепчет девица.

Но ответа нет. Старик уж скрылся.

Белокурая девица возвращается на свое кресло, краснея, как пион, с нависшими слезами на глазах. Все на нее смотрят, как на выскочку, и находят, что она очень «смешная».

После этого эпизода прошло несколько минут, пока заседание не пошло своим порядком. Опять ставились вопросы, разрешались и заносились в протоколы. В пять часов заседание было окончено. «Милостивые государыни» поболтали и разъехались.

Елена Николаевна, довольная, оставалась еще несколько времени в зале. Было решено, что она завтра поедет с секретарем для посещения истинно бедных и нравственных людей. Она была рада посетить бедных и пококетничать с Василием Александровичем.

«Я надену черное шерстяное платье. И скромно и хорошо!» — подумала молоденькая женщина, уходя в госстиную.

И Василий Александрович ехал обедать довольный. Благодаря «Обществу для помощи истинно бедным и нравственным людям» он поправил свои служебные делишки и теперь рассчитывал на завтрашнее посещение бедных, на свои голубые глаза, мягкий голос и расположение Красногор-Ряжской. «Она думает, что я влюблен, и, конечно, заставит мужа надеть мундир и попросить за меня… истинно бедного и нравственного человека!» — улыбался Василий Александрович, плотнее кутаясь в бобровый воротник.

Успев «вырвать зло с корнем» из того ведомства, где служил «строптивый столоначальник», и отправить бедного провинциального Мазаниелло туда, где даже настоящий никогда не бывал, господин Красногор-Ряжский вошел в гостиную в самом отвратительном расположении духа.

— Наболтались? — спросил он.

— Неужели вы не можете говорить, не оскорбляя меня?

Елена Николаевна делает мину № 9 — глубоко оскорбленной невинности. Слезы нависают на ресницах. Грудь несколько подымается. Страдание напечатано на ее милом личике.

Господин Красногор-Ряжский начинает советь. Елена Николаевна, несмотря на страдание, видит это и, усиливая № 9, нечаянно обнажает локоть.

Господин Красногор-Ряжский совеет еще более.

— Лена… Леночка!.. — робко произносит его превосходительство.

Ни звука в ответ.

— Леночка!.. — совсем нежно начал господин Красногор-Ряжский и поперхнулся… — Леночка! Ведь я… вы там что хотите говорите, но мне не нравится секретарь.

Елена Николаевна открывает глаза, и муж усматривает в них такое море изумления, что наконец изумляется сам.

— Ты, Лена, что так смотришь?

— Я?..

Картина меняется. Страдание исчезает. Елена Николаевна хохочет как ребенок, хохочет весело, мило, заразительно.

Муж хлопает глазами.

— Так ты, Никс, ревновать?.. Ха-ха-ха… Глупый мой! К секретарю?.. Ха-ха-ха!..

Хохот был так заразителен, что даже сам Никс не выдержал, захохотал, как дурак, и прижал супругу к своей высохшей груди.

В тот же вечер «строптивый столоначальник» был возвращен к своему семейству. Он не был исключен из службы, как предлагал докладчик, а получил только выговор с замечанием, чтобы впредь, и так далее.

— А я было думал, Леночка, ха-ха-ха!.. — весело говорил солидный Никс, ужиная вдвоем с Леночкой. — Я было думал…

— А ты, Никс, не думай!..

И Елена Николаевна шаловливо зажала мужу рот своей ладонью и посмотрела на него тем чудным взглядом (№ 1), каким она смотрела на него только двадцатого числа или накануне какой-нибудь замышляемой женской шалости.