Иван Мележ - Люди на болоте (Полесская хроника - 1)

Вскоре Апейка с Дубоделом ушли в сельсовет, а Миканор, простившись с ними, направился в лавку. Возле лавки его опять остановили, приступили с расспросами о дороге, о куреневских новостях. В лавку Миканор еле протиснулся. В духоте, насыщенной запахом дегтя, керосина, пота, витал праздничный говор, висел табачный дым. Пока Миканор пробрался к прилавку, и сам вспотел, хоть рубашку выжимай.

Кос не было. Мужики, услышав вопрос Миканора, стали ругать кооперацию что за лавка, если в ней косы перед сенокосом не достать, - удивляться Нохиму, у которого всегда все есть, пусть дороже, но зато без пая. Лавочник, невзрачный, косоглазый дядька, давно привыкший к таким разговорам, только весело покрутил головой: охота чесать языком без толку...

Купив спичек, книжечку "Что надо сделать, чтобы хорошо родила рожь", Миканор опять выбрался на свободу, на солнце, зашагал к дому, где жил Гайлис: нельзя же было уйти из деревни, не повидавшись с ним. Если он и теперь в поле, то придется спросить у старой злюки дорогу и разыскать его там...

Но Гайлис был дома, только что выпряг коня из телеги, на которой лежал плуг. Худощавый, длинный, с сухим, угловатым лицом и чубиком желтых волос, он тотчас пошел навстречу, слегка прихрамывая, но вместе с тем по-военному четко. Синие глаза глядели мягко и как будто смущенно, а пожатие руки было крепким, энергичным.

- Давно уже не было! - засмеялся он глазами.

Говорил Гайлис с акцентом. Слова,-которые он только что произнес, прозвучали так: "Тафно фжэ нэ было!" Миканор знал, что над говором Гайлиса многие подсмеивались, но Миканор будто и не заметил акцента, - такое уважение внушал удивительный латыш, бравший мятежный Кронштадт и видевший вблизи Ленина...

- Садись, - пригласил Гайлис. Они сели на бревно возле хлева. Гайлис снова ласково засмеялся. - Тафно фжэ нэ было! Три месяца?

- Три...

- Давно. Как бирюк в лесу! А мы тут, брат, такие дела заворачиваем! Во-первых, в Олешниках и Глинищах - машинные товарищества. В Олешниках еще и молочное! - Гайлис произнес по-детски: "молёчное". И по-детски радостно синели добрые глаза.

Миканора это также обрадовало, но, как и тогда, когда из письма Мороза узнал об успехах Киселева, к радости примешалась зависть, грусть: снова будто услышал упрек себе.

- Клуб стал клубом! Каждый вечер открыт. Библиотека.

Кружки: агрономический, антирелигиозный, драматический.

Подготовили веселый спектакль. Называется "Примаки", Написал Янка Купала. Очень смешная вещь - люди животы понадрывали! Мы этот спектакль возили показывать в Глинищи и Княжицу. Тоже смеху было!

- К нам бы приехали!..

- Приехали бы. Так дьявол его знает, как добраться!

Артисты могут утонуть! Вообще, брат, твои Курени мне - как больной зуб. Очень болит. Как флюс. В кооперацию половина не вступила!

Когда разговор зашел о гребле, из хаты вышла полная приветливая молодица с полными голыми руками, позбала обедать. Миканор, хотя и видел ее не первый раз, чувствовал себя немного неловко: толком не знал до сих пор, кем она доводилась Гайлису, эта привлекательная вдовушка-солдатка, приютившая бездомного, доброго латыша. Жена не жена, все вокруг говорили, что свадьбы не справляли, а гляди ты - беременная, через месяц-другой родит...

Странная была у них жизнь, странное и знакомство. Только один вечер побыл у Любы Харитонихи взводный Гайлис, когда гнали за Припять банду Балаховича, но и через год среди всех военных дорог не забыл тропки к ее хате. Вернулся, осел возле вдовы ..

Хотя - куда было податься ему, молодому, одинокому, если родной угол остался где-то там, по ту сторону границы...

Гайлис пригласил Миканора пообедать, но тот отказался:

некогда, мол, надо добраться домой засветло. Договорившись обо всем, что касалось начала работ на гребле, он вскинул на плечи две тяжелые связки топоров и лопат, которые Гайлис вынес из сеней.

- Это груз! Если поскользнешься - сразу на дно! - засмеялся Миканор.

Через минуту, согнувшись под тяжестью ноши, он уже шагал к болоту.

3

Ходил по дворам, заглядывал в хаты, в хлева, на пригуменья, - где бы кого ни встретил, приказывал завтра утром выходить на греблю. Рядом покорно плелся Грибок, то поддерживал Миканора несмелым "эге", то стоял молча.

Снова пришлось Миканору не одного уговаривать, не с одним ругаться Будто и не было никакого собрания, никакого постановления - хоть начинай все сначала. Правда, Чернушка, к которому Миканор с Грибком завернули раньше всех, слова не сказал против, но зато жена его так набросилась, проклиная и болото, и греблю, и собрание, что Миканор вышел из хаты, не дослушав всего.

Василь Дятел, услышав приказ Миканора, недовольно засопел, хггвед глаза в сторону.

- Тут со своим неуправка... И без того как уж крутишься...

- Позже труднее будет оторваться на греблю, - Трудне-то труднее... Да и теперь...

Иван Зайчик встретил весело, сказал, что охотно придет - если только Миканор с Грибком угостят водкой.

- Поставь, Миканорко, бочку горелки, так не то что я - все бросятся наперегонки! Ей-богу, Миканорко, прилетят, вот увидишь! Только скажи сразу прилетят!.. Можно, конечно, горелку и не везти, а только пообещать будет, мол! А потом, как соберутся, скажешь - нет!.. Вот смеху будет!

Ларивон, которому надо было приехать с конем, заявил наотрез:

- Что я - горбатый? Другие - без коней, а мне так коня гробить!..

- Приходи без коня! - вскипел Миканор. - В болото полезешь, канаву копать!

Казалось, после всех этих споров, всех огорчений каким приятным должно было показаться вежливое обхождение Глушака, который не только сразу пообещал, что обязательно пришлет Евхима с конем, но даже похвалил, что за хорошее дело взялись. Хотя так же вежливо, без лишних слов, проводил Глушак их за ворота, у Миканора было такое ощущение, будто он прикоснулся к чему-то скользкому, холодному.

Всю деревню обошел Миканор, не пропустил ни одного двора. Возвращался домой уже затемно, усталый, возбужденный, думал: снова стольких пришлось уговаривать, упрашивать, упрекать - будто эта гребля не всем, а ему одному нужна.

"Вот же люди! Что б ни велел сделать - все наперекор. Как будто беду им какую готовишь..."

Утром в распахнутой холщовой сорочке, босоногий, вышел на крыльцо, огляделся вокруг, прислушался: собираются на греблю или не собираются? Увидел за изгородью Василя, поившего коня из желоба, по холодноватой, росистой траве подошел к парню, поздоровался.

- На греблю собираешься?

Василь отвел глаза в сторону, буркнул, словно отмахнулся:

- Пойдет кто-то ..

- Почему - кто-то?

- Ну, может, дед пойдет.

- Почему дед? А ты?

- А мне тут работы - по горло.

- У всех дома работы много. Не секрет. Так если каждый будет дедов и баб посылать, а сам дома сидеть - вот построим греблю!