Иван Мележ - В метель

- Давай помогу.

Она легко стянула с него задубевшую от мороза шинель и ватник.-

Засмужец -во внезапно нахлынувшем порыве веселья крепко обхватил ее талию и притянул к себе. Молодуха с улыбкой смотрела в его улыбающееся лицо, на его стриженую голову, на которой смешно, по детски торчали ежиком серебристые волосы, и пыталась освободиться.

- Пусти. А то мамке твоей напишу. Отлупцует, - пошутила она.

- Смейся, смейся. Все равно не пущу...

Ему было весело, а почему - он и гам не знал. Засмужец звонко рассмеялся и разжал руки. Улыбка не сходила теперь с покрасневших щек, с полных, мягких губ восемнадцатилетнего юноши. Трудно было представить, что совсем недавно этот паренек, с нечеловеческим упорством превозмогая усталость, добирался до штаба.

Когда Засмужец, наконец, присел у печки, ему показалось, что он никогда не сможет сдвинуться с места. Но приподнятое настроение, которое, неизвестно как, вошло в его душу, не покидало его.

Вспомнив о том, что пришлось пережить п дороге, он сам удивился, что смог столько вынести. Если б еще раз пришлось итти, он не сделал бы и половины того, что раньше. За окном бушевала вьюга, в трубе заунывно свистел ветер. Но Засмужцу приятно было слушать эту музыку. Теперь всеи ветер и холод были позади.

Молодуха вынула из печи чугунок и поставила на стол. Запахло вареной картошкой. Засмужец с удовольствием следил, как подымается над горшком пар.

- Садись, молодец. Совсем раскис. Мужчина называется!

Она улыбалась. Засмужец удивился, как это он раньше не замечал, что у нее такая хорошая, открытая улыбка. И ямочки на щеках, когда она смеется. И голос такой мелодичный, мягкий.

Женщина поставила кувшин с молоком.

Засмужец сел за стол и принялся за ужин.

А хозяйка готовила ему постель. Заманчиво шуршало сухое сено, его запах разнесся по комнате.

У солдата слипались веки. В голове начало звенеть. Беспорядочно перебивая друг друга, проходили в его голове картины последней ночи. Сломанный дуб. Заснеженное поле... Огонек мигает... Он попытался отогнать сон. Какая-то неясная мысль неотвязно, как слепень, вертелась в голове. Ему хотелось поймать ее, а она никак не давалась. И вдруг он понял, что его беспокоило. Солдат открыл глаза.

- Где Козлов и Бондарь? Почему их нет?

Козлов и Бондарь были бойцами его взвода и вместе с ним жили здесь.

- Почти сутки как пошли... - вздохнула женщина. - Покликали их на самом рассвете, после того как ты поехал. Потом за селом крепко стреляли: и пушки и пулеметы. Много, говорили, фрицев положили.

Да ты спи, Микола. Отдохни, потом дознаешься...

- И про них ничего не слыхать?

- Ничего... Только Арсепиха говорила, что много наших полегло там... У Арсенихи в хате командир стоял... Как это его фамилия?

- Кондратеня.

- Не иначе, Кондратеня. Так его убили. Она плакала, как по сыну. И Петро и Симонов погибли. А Гришку рыжего видела раненого. Вся голова в марле. Про Бондаря и Козлова пытала, так нет, говорит, не видал... Скинь сапоги, просушу их...

Скрипнули двери, В комнату вошел Козлов. Один рукав его шинели был отрезан до локтя. Рука была забинтована и висела на марлевой косынке.

- Что так глядите? Пе ждали? А? Нежданный гость! Здорово, солдат! Катерине Алексеевне, мое! Особенное... Ну, что, доплелся?

- Выходит, доплелся. И сам, знаешь, не надеялся, что догребусь. А где Бондарь?

- Бондарь раненый. А Симонова и Петра убили - разведке нашей досталось больше всего. В нашем взводе ты да я, да мы с тобой - четыре человека осталось, а то все ранены. Я тоже чуть не сыграл в ящик... Но и эсэсовцев намолотили - поле почернело от трупов. В такую непогодь полезли. С ними такого чуда еще не случалось. А в общем-то... говорят, завтра надо тоже ждать...

Засмужец расспрашивал о своих товарищах, называл имена и фамилии. Козлов отвечал, и перед Засмужцем постепенно вставала картина упорного, кровавого боя, что развернулся тут минувшей ночью. С болью и ненавистью к гитлеровцам вспоминались живые лица тех, кого уже нет в живых.

Прежнее беззаботно-радостное ощущение сменилось печалью и тревожным ожиданием недалекого боя. К этому еще примешивалось чувство неловкости за себя, за то, что он был в безопасности, когда тут насмерть дрались товарищи.

- Фрицам очень не по душе пришелся наш клин. Он им что нож в сердце. Завтра снова придут... Ну, пусть попробуют! - с угрозой произнес Козлов, стягивая шинель.

Больше Засмужец ничего не слышал.

Сон овладел им неожиданно и сразу. Голова бессильно упала на руки, лежащие на столе.

Снилось - спокойно блестит Припять.

Засмужец взмахнул веслами. С лопастей, тихо звеня, падают капли воды. А на корме, у руля, сидит Галя, его невеста. Она в шелковом белом платье, на голове венок из ромашек, который они сплели на лугу.

Такая хорошая, желанная. Он выпустил весла из рук и привлек к себе Галю, но вдруг похолодел от отвращения: перед ним вместо Гали оказался эсэсовец с черной свастикой. Эсэсовец нахмурился и столкнул Засмужца в воду. Смертельная истома сковала тело... Кто-то схватил его и, вытянув на берег, тряс, чтобы вернуть к жизни. Он слышал, что его окликают по имени, но никак не мог отозваться.

Когда он, наконец, открыл глаза, то увидел, что сидит за столом и перед ним стоит капитан, начальник разведки; Козлов, разутый, без гимнастерки, беспокойно шагает по хате и курит.

- Ну и спите ж вы, Засмужец!

- Уходился сильно, товарищ капитан.

- Понимаю... Но спать вам сейчас не придется. Нужно доставить пакет в штаб армии. Очень срочно.

- Товарищ капитан, - попросился Засмужец, еще не совсем придя в себя после короткого сна.

- Знаю, что устал.

- Я просто больше не могу.

- Понимаю. Но послать некого. Нужно суметь!

- Пошлите кого-нибудь... Ну, Бондаря.

- Умер... от ран.

Сон сразу слетел с Засмужца. Слова капитана напомнили ему недавний разговор с Козловым. Капитан кивнул головой на скамью. Только теперь солдат увидел за спиной капитана, на скамье, тело товарища. Его внесли, когда Засмужец спал. Подавленный, с тяжелым чувством невольной вины перед товарищем, он подошел к Бондарю и остановился.

Капитан отошел в сторону, и свет от лампы упал на покойного. Бондарь лежал вытянувшись, по грудь укрытый шинелью в засохших пятнах крови.

Засмужца поразило лицо товарища.

Солдата потрясло не столько выражение муки, застывшей на побледневших, плотно сжатых тонких губах, в полуоткрытых темных глазах, сколько выражение гнева и непокорной ненависти, которые не смогла стереть даже смерть. Чувство вины перед товарищем, на которого он хотел переложить выполнение своей обязанности, вытеснило все остальные чувства. Засмужцу казалось, что Бондарь сейчас может встать и бросить ему в лицо : "Что ты еще можешь требовать от нас? И как ты смеешь отказываться - после того, что сделали мы!"