Александр Мелихов - Горбатые атланты, или Новый Дон Кишот

Сабуров берет у нее обе сумки, и даже желание подольститься к ней не может усилить его изумление:

- Как это ты только доволокла! - ничего, зато бремя сомнений он возлагает на свои хрупкие мужские плечи.

- Я женщина-богатырь. Меня на ярмарках можно показывать.

Сабуров оттаскивает сумки на кухню. Эти последние пять метров помощи прежде приводили Наталью в умиление, особенно если Сабуров попутно демонстрировал какую-нибудь житейскую неискушенность. Но сейчас Наталья начинает раздеваться без малейшей растроганности.

И мальчишки что-то почуяли, затаились у себя в комнате. Сабуров делает последнюю попытку купить ее простодушием:

- А у нас в сухофруктах жучки завелись.

- Ну так выбросите. Даже для этого нужно меня дожидаться?

- Ты тоже хочешь, чтобы мы, не будучи хозяевами, имели чувство хозяина. Мы выбросим, а ты потом крик поднимешь: как, надо было перебрать, выжечь, перемолоть!.. И вообще, - Сабуров понижает голос, чтобы не слышали дети, - оставь, пожалуйста, свою манеру где-то там демонстрировать чуткость, оптимизм, а сюда нести объедки. Считаешь, мы и так у тебя в кармане?

Сабуров тоже закипает - ревность, рревность к ее ваням-маням вгрызается в его душу.

- Где же мне еще и расслабиться, если не среди своих? А вы только и ждете, чтобы я вас накормила, да еще и сплясала.

- Я могу, между прочим, и в столовой поесть.

- Не в этом дело, - Наталья слегка сдает назад. - Но ты не знаешь, что это такое - когда за твою же каторжную работу тебе же плюют...

В Натальином голосе прорывается рыдание, но она его пока подавляет.

- Знаю. Очень даже знаю. И потому стараюсь работать так, чтобы даже самая низкая оценка моего труда все-таки была завышенной. А ты странный человек - работаешь не для Сидоренко, а благодарности ждешь от Сидоренко.

Сабурова потихоньку начинает трясти. Фамилию ее начальника - Федоренко Сабуров уже давно переделал в Сидоренко, чтобы придать ей символическую окраску.

- Я ему сегодня так и сказала: вы мой самый злейший враг, вы отнимаете у меня возможность жизнь сделать лучше, след на земле оставить! Говорю, а слезы так и текут, ничего не могу с собой сделать... Отвернулась к окну, а он улыбается, как жаба, рот, кажется, на затылке сойдется: зачем же, говорит, столько эмоциональности? Потому, кричу, у меня и эмоциональность, что я пользу хочу приносить, а не паек жрать! Чтоб ему подавиться той колбасой!

Сабурова душит бессильная ненависть.

- Одну я хотел позволить себе роскошь, - еле слышно, чтобы не сорваться на крик, цедит он, - хотя бы в своем доме не слышать об этих Сидоренках. Всюду они хозяева, но хотя бы в этих двух комнатах чтоб их духу поганого не было. А из-за тебя эта погань меня и здесь достает!

- Вот и вся от тебя поддержка... Господи! - она видит Шуркину физиономию. - Тебя же когда-нибудь изувечат! Ну почему ты у нас такой? Разве мы тебя этому учили?

Мысль, что родители могли бы учить его драться, приводит Шурку в замешательство. Аркаша более находчив:

- Конечно, учили. Если блюсти достоинство, нужно драться каждый день. То тебя толкнут, то обзовут.

- Компот захамят, - подсказывает Шурка.

- Или сосиску схватят с тарелки и съедят. Я давно уже из-за этого в столовую не хожу.

- Но ты ведь не дерешься?

- Я трус, - с ненавистью к себе. - Если бы не боялся, я бы дрался еще больше него. Мне, кажется, легче было бы человека застрелить, чем ударить.

- В больницах тебя сколько мучили, и ничего ты был не трусливей других! - захлопотала Наталья. - Ты просто не выносишь унижения, жестокости!..

- Это ты умный потому что, - Шурка с состраданием подводит безнадежный итог. - Раньше я был дурак и всем вламывал, а теперь начал умнеть, и мне уже многие начали давать.

- Начал он умнеть... А ну-ка, покажи дневник.

Шурка тащит дневник, как дохлую птицу за крыло.

- "Безобразный внешний вид, разводит демагогию, никого не уважает", Наталья бессильно опускается на стул.

- Я уважаю тех, кто заслужил. Ты сама говорила, что людей надо уважать не за должность, а за личность.

- Нет, он, и правда, демагог...

- Он правильно говорит! - правдолюбец Аркаша.

- А это, между прочим, злейшая анархия - не уважать за должность, не может удержаться от комментария и Сабуров.

- Вот, вот плоды твоего воспитания... А "хамит"?

- Здесь я, честное слово, не виноват! К нам новая пеша (учительница пения) пришла, все начали балдеть - а она вдруг меня спрашивает: как твоя фамилия? А у меня нечаянно вырвалось: Сидоров. Все как грох...

- Вот, вот, - с горьким торжеством указывает Сабурову Наталья. - Это ты все с Сидоровыми сражаешься. Скажи, почему Аркаша никогда не спорит с учителями?

- Потому что это я их не уважаю, а не Шурка.

- Ладно, идите из кухни. Только расстроите еще больше...

Сабуров, несколько обиженный, удаляется к себе и вскоре видит оттуда, как Наталья тихонько проходит в туалет, пряча под халатом газету, - но ни прятать, ни скрывать она не умеет. Свежие, "перестроечные", газеты это прямо письма самого Мессии; однако позапрошлогодние она тоже может читать с увлечением.

Рысью влетает Шурка. Снова с каким-то открытием:

- Мамы нет? Я, пожалуй, так и быть, налысо обреюсь. Я недавно видел бритого мужика - в кайф, уши такие голые торчат! А знаешь, почему у меня с учителями скандалы - потому что вы меня тупоумию не учили: делай так и все! Не смей рассуждать! А вы меня приучили, что все логически доказывать надо. Папа, а почему раньше лишние люди были только Онегин и Печорин, а сейчас каждый второй лишний?

- Наверно, тупоумия меньше стало.

Наталье, видно, попалось нечто сенсационное, потому что очень скоро после ее исчезновения раздается звук спускаемой воды, и под эти фанфары она появляется на пороге, - на лице восторг и робкая надежда, газета прижата к груди - "Портрет рабфаковки", Сталинская премия пятьдесят первого года: каким-то газетным, ежедневно плодящимся поденкам то и дело удается привести ее в экстаз, черт бы их всех побрал. Все равно же скоро порядок свое возьмет...

- Вы читали?.. - с сиянием на лике начинает Наталья.

- Что казнокрадам и душителям еще предстоит учиться жить при демократии?

Аркаша оперно хохочет, Шурка же хохотать сардонически не умеет, да и не понимает, зачем это нужно. Вообще-то, на каждое новое разоблачение Шурка реагирует столь бурно, что Сабуров при всяком удобном случае старается подчеркнуть, что все это и не ново, и неизбежно, и дело умного человека все понимать и ни во что не вмешиваться: лучше жить в музее, чем на толкучем рынке.

- Нет, правда, - уверяет Наталья, - здесь прямо черным по белому написано, что государственная и общественная собственность - это не одно и то же! А то мне как вбили в голову, что общество и государство - это то же самое... Видела же, что всем распоряжаются только чиновники - а до конца не сознавала!