Александр Мелихов - Горбатые атланты, или Новый Дон Кишот

Из неосознанной потребности куда-нибудь скрыться он, изнемогая от неосознанной жары, побрел на пляж, - больше идти было некуда... "Лида, Лида...", - сам того не замечая, шептал он одними губами, как потерявшийся пятилетний ребенок поскуливает "мама, мама". Но, добравшись до переливающегося гомонящего лежбища, он обнаружил, что забыл плавки, потому что шел не купаться, а "куда-нибудь". Тупо, опять-таки с шевелением губ, перечитывая вывеску: "Продажный прейскурант. Гидропеды - 50 коп/ч", он чувствовал, что больше не в силах выдерживать тяжесть иерархической пирамиды, на ступенях которой уютно расположилось население целой страны: лишь бюрократическому государству по силам довести до гранитного совершенства извечный конфликт толпы и творца, приведя к единству хаотичные вкусы болванов. "Да, именно на эту борьбу, а не на творчество ушла моя жизнь..."

Тут до него наконец дошел смысл уже несколько минут раздражавших его слух радиофицированных приглашений принять участие в морской прогулке, и он спрыгнул с причала на палубу маленького теплоходика - единственное место, куда его приглашали.

- ...К возводимому на вершине горы красавцу-горкому...

- ...Слева мы видим пансионат "Солнечный край". Это в доказательство заботы нашего государства о трудящихся. В капиталистических странах только очень состоятельные люди...

Трудящиеся обращали на эти ритуальные словеса не больше внимания, чем на тарахтение движка - никому, кроме него, не было дела до этой лжи, над которой сегодня глумятся во всех газетах. "Меня как будто приставили оберегать истину... как евнуха при чужом гареме, покинутом и забытом его настоящим хозяином".

Удалось все же дожить до той минуты, когда экскурсоводша умолкла, и тарахтение двигателя после этого ощущалось таким чистым и поэтичным почти как шум ветра и говор волн. Стала видна ослепительная пена прибоя, скалы из выкрученного окаменевшего теста, и чайка повисла над палубой, как лампочка, хоть возьми рукой - и тут же, во исправление чьего-то служебного упущения, врезался в уши визг и лязг дрянной эстрады, чтобы кто-нибудь не успел что-нибудь увидеть, услышать, восхититься, задуматься, понять.

Откуда-то с мостика, как ангел в нимбе-канотье набекрень, олицетворявшем сразу и земное, легкомысленное, и неземное, спустилась юная экскурсоводша (облегающая кофточка с желто-коричневыми горизонтальными полосками делала ее похожей на осу, но от этого еще меньше верилось, что это ее механический голос только что осквернял морской простор механическими речами).

В надежде услышать что-нибудь живое, а не механическое, подошли еще несколько человек и узнали с точностью до сантиметра, какова высота горы, на которой растет красавец-горком.

- Кормят у вас погано, - по какой-то боковой ассоциации вдруг высказалась толстая тетка.

- Для нас, русских, сытость - не идеал, нам нужно что-то более высокое, - легкомысленно-неземным тоном произнес не свои, механические слова ангел в канотье.

- Ага, без порток, а в шляпе, - рассердилась тетка.

Ангел в шляпе остановился взглядом на интеллигентной физиономии Сабурова.

- Но ведь все это временно - еда, очереди?..

- Конечно, - подтвердил Сабуров. - Каких-нибудь семьдесят лет... ("Не голодные и холодные - униженные и оскорбленные!")

Униженные и оскорбленные нерешительно засмеялись.

Сабуров с экскурсоводшей продолжили беседу у борта.

- Красавец-горком... - фыркнула она. - У людей квартир нет, а они... Я хотела его сфотографировать и в "Литературную газету" послать. А по фотографии можно узнать, кто ее сделал?

Сабуров слушал почти с нежностью: тоска по Лиде достигла такой степени, что его неудержимо влекло хоть к какому-нибудь ее суррогату, муляжу...

- Хамство такое кругом, семечки. Иногда думаешь: надо и самой такой же сделаться, а то обхамят тебя - и полдня трясешься.

- Если мы ненавидим хамство, то и должны не пополнять его ряды, а наоборот... - Сабуров принялся внимательно разглядывать горизонт, чтобы не покраснеть.

Она искоса вгляделась в его изможденный профиль и, словно что-то поняв, согласилась.

- Да, многие мои знакомые крестились. Вы правильно говорите: если бы на месте горкома церковь построили, больше бы толку было.

- У церкви было полторы тысячи лет, чтобы превратить человечество в братскую общину, - пробормотал Сабуров.

Лида-прим совсем запуталась

- А когда Рейган к Горбачеву приезжал, татары выставили плакаты: "Оккупанты, вон из Крыма!"

- Рейгану - индейцы, Горбачеву - татары...

- Они, я считаю, с жиру бесятся. Что - из-за них людей выселять?

- Да... Счастье еще, что дядя Джо не дошел до Геркулесовых столпов а то бы переселил провансальцев на Чукотку, рязанцев в Кастилию... Сейчас бы обсуждали баскско-эвенкский конфликт, искали компенсацию...

- Опять татарам дань платить? Да они почти все немцам служили, в путеводители проценты есть!

- Тогда надо было и Германию расселить...

- Вы зря их защищаете - татары с древности привыкли убивать!

- Уж сколько мы, русские, друг друга поубивали...

- Руководители были главным образом инородцами, - вызубрила, от зубов отскакивает.

- Ага, ага, а нас подучили, как малолетних детишек, - гвоздь выскочил как штык, успевший раскалиться в поджидающем Сабурова аду. Он едва удержался от театрального жеста. Ему, конечно, плевать и на русских, и на татар - пожалуй, будь себе татарин, будь жид, и это не беда, - но ложь, подтасовки!..

Стоит размякнуть, довериться - и сразу превратишься из жалкого Дон Кихота мысли в смешного Дон Кихота проповеди.

Но как он мог принять за Лиду эту подделку из папье-маше - наверняка ничего не стоит поднять ее над головой за осиную талию. И за борт ее бросает в надлежащую волну... Только канотье, качаясь, плывет по морям, по волнам, переосмысливаясь, как мученический нимб...

С борта Сабуров сошел, глядя поверх голов, чтобы невзначай не встретиться взглядом с кем-нибудь из тех, кто был свидетелем его постыдной искренности. И все же ему невыносимо хотелось человеческого участия.

Ощутив справа от себя некое зияние, он понял, что тротуару недостает очереди в винную лавку. В окне ее роскошно светился только двадцатипятирублевый коньяк. И пронзенное сердце радостно стукнуло: с бутылкой будет уже не так неловко явиться к сослуживцам, а с двумя - так в самый раз.

- Полста за две бутылки?! - мимоходом возмутился (голодранцем Сабуровым, а не ценой) какой-то мужик. - Пять бутылок водки можно было взять!

И вдруг при мысли о сослуживцах теплом омыло душу: он подумал о них как о людях, которых намеревался немножко облагодетельствовать, - и невидимая рука извлекла из сердца гвоздь, уложив его калиться дальше в поджидавшую Сабурова в преисподней печь. Для теории душевного тепла: греть выгоднее, чем греться.