Дмитрий Мережковский - Воскресшие боги

-- Если бы я знал, чем помочь ему,-- чумал художник. Он усмехнулся горькой усмешкой.

-- Сглазил я, испортил его! Должно быть, правду люди говорят: дурной глаз у меня...

Поднявшись по крутым ступеням темной лестницы, постучался в дверь и, когда ему не ответили, приотворил ее. В тесной келье был сумрак. Слышалось, как дождь стучиТ по крыше и шумит осенний ветер. Лампада мерцала в углу перед Мадонной. Черное Распятие висело на белой стене. Бельтраффио лежал на постели ничком, одетый, неудобно свернувшись, как больные дети, поджав колени И спрятав лицо в подушку. -- Джованни, ты спишь?--сказал учитель. Бельтраффио вскочил, слабо вскрикнул и посмотрел на Леонардо безумными, широко открытыми глазами, выставив руки вперед, с выражением того бесконечного ужаса, который был в глазах Майи. -- Что с тобой, Джованни? Это я... Бельтраффио как будто очнулся и медленно провел рукой по глазам:

-- Ах, это вы, мессер Леонардо... А мне показалось... Я видел страшный сон...

-- Так это вы,-- посмотрел он на него исподлобья, пристально, словно все еще не доверяя.

Учитель присел на край постели и положил ему на лоб свою руку.

-- У тебя жар. Ты болен. Зачем ты не сказал мне?.. Джованни отвернулся было, но вдруг опять посмотрел на Леонардо,--углы губ его опустились, дрогнули, и, сложив руки с мольбой, он прошептал:

-- Учитель, прогоните меня!.. А то я сам не уйду, а мне у вас оставаться нельзя, потому что я... да, да... я перед вами подлый человек... изменник!.. Леонардо обнял и привлек его к себе. -- Что ты, мальчик мой? Господь с тобою! Разве я не вижу, как ты мучишься? Если ты думаешь, что в чем-нибудь виноват передо мною, я прощаю тебе все: может быть, и ты когда-нибудь простишь меня...

Джованни тихо поднял на него большие, удивленные глаза и вдруг, с неудержимым порывом, прижался к нему, спрятал лицо свое на груди его, в мягкой, как шелк, бороде.

-- Если я когда-нибудь,-- лепетал он сквозь рыдания, которые потрясали все его тело,-- если я уйду от вас, учитель, не думайте, что я вас не люблю! Я и сам не знаю, что со мной... Такие у меня страшные мысли, точно я с ума схожу... Бог меня покинул... О, только не думайте,--нет, я люблю вас больше всего на свете, больше, чем отца моего фра Бенедетто! Никто не может вас так любить, как я!..

Леонардо, с тихою улыбкою, гладил его по голове, по щекам, мокрым от слез, и утешал, как ребенка:

-- Ну, полно, полно, перестань! Разве я не знаю, что ты меня любишь, мальчик мой бедный, глупенький... А ведь это опять, должно быть, Чезаре наговорил тебе? -- прибавил он.--И зачем ты слушаешь его? Он умный и тоже бедный -- любит меня, хотя думает, что ненавидит. Он не понимает многого...

Джованни вдруг затих, перестал плакать, заглянул в глаза учителя странным, испытующим взором и покачал головой:

-- Нет,-- произнес он медленно, как бы с трудом, выговаривая слова,-нет, не Чезаре. Я сам... и не я, а Он...

-- Кто он? -- спросил учитель.

Джованни крепче прижался к нему; глаза его опять расширились от ужаса.

-- Не надо,-- проговорил он чуть слышно,-- прошу вас... не надо о Нем...

Леонардо почувствовал, как он дрожит в его объятиях.

-- Послушай, дитя мое,-- произнес он тем строгим, ласKOвыM и немного притворным голосом, которым врачи говорят с больными,-- я вижу, у тебя есть что-то на сердце. Ты должен сказать мне все. Я хочу знать все, Джованни, слышишь? Тогда и тебе будет легче. И, подумав, прибавил:

-- Скажи мне, о ком ты сейчас говорил? Джованни боязливо оглянулся, приблизил губы свои к самому уху Леонардо и прошептал задыхающимся шепотом:

-- О вашем двойнике.

-- О моем двойнике? Что это значит? Ты видел во сне? -- Нет, наяву...

Леонардо посмотрел на него пристально, и на одно мгновение показалось ему, что Джованни бредит.

-- Ведь вы, мессер Леонардо, ко мне сюда не заходили третьего дня, во вторник, ночью? -- Не заходил. Но разве ты сам не помнишь? -- Нет, я-то помню... Ну, так вот, видите, учитель,-- теперь значит, уже наверное, это был он!..

-- Да откуда ты взял, что у меня ДРОЙНИК? Как это случилось?

Леонардо чувствовал, что самому Джованни хочется рассказать, и надеялся, что признание облегчит его.

-- Как случилось? А вот как. Пришел он ко мне так же, как вы сегодня, в этот самый час, и тоже сел на край постели, как вы теперь сидите, и все говорил и делал, как вы, и лицо у него, как ваше лицо, только в зеркале. Он не левша. И сейчас же я подумал, что, может быть, это -- новы; и он знал, что я это думаю, но виду не подал,-- притворился, будто мы оба ничего не знаем. Только, уходя, обернулся ко мне и говорит: "А ты, Джованни, никогда не видел моего двойника? Если увидишь, не бойся". Тут я все понял...

-- И ты до сих пор веришь, Джованни? -- Как же не верить, когда я видел его, вот как вас теперь вижу?.. И он говорил со мной...

-- О чем?

Джованни закрыл лицо руками.

-- Лучше скажи,-- произнес Леонардо,-- а то будешь думать и мучиться.

-- Нехорошее,-- молвил Бельтраффио и с безнадежною мольбою взглянул на учителя,--ужасное говорил он/ Будто бы все в мире-одна механика, будто бы все'как этот страшный паук, с вертящимися лапами, который он... то есть, нет, не он, а вы -- изобрели...

-- Какой паук? Ах, да, да, помню. Ты видел у меня рисунок военной машины?..

-- И еще говорил он,-- продолжал Джованни,-- будто бы то самое, что люди называют Богом, есть вечная сила, которою движется страшный паук, со своими железными, окровавленными лапами, и что ему все равно -- правда или неправда, добро или зло, жизнь или смерть. И нельзя его умолить, потому что он-как математика: дважды два не может быть пять...

-- Ну, хорошо, хорошо. Не мучь себя. Довольно. Я уж знаю...

-- Нет, мессер Леонардо, погодите, вы еще не знаете всего. Вы только послушайте, учитель! Он говорил, что и Христос напрасно пришел -- умер и не воскрес, смертью смерть не победил -- истлел в гробу. И когда он это сказал, я заплакал. Он меня пожалел и стал утешать: не плачь, говорит, мальчик мой бедный, глупенький,-- нет Христа, но есть любовь; великая любовь-дочь великого познания; кто знает все, тот любит все.--Видите, вашими, все вашими словами! -- Прежде, говорит, была любовь от слабости, чуда и незнания, а теперь -- от силы, истины и познания, ибо змий не солгал: вкусите от древа познания и будете как боги. И после этих слов его я понял, что он -- от дьявола, и проклял его, и он ушел, но сказал, что вернется...

Леонардо слушал с таким любопытством, как будто это был уже не бред больного. Он чувствовал, как взор Джованни, теперь почти спокойный, обличительный, проникает в самую тайную глубину сердца его.

-- И всего страшнее,--прошептал ученик, медленным движением отстраняясь от учителя и глядя на него в упор остановившимся, пронзительным взором,-всего отвратительнее было то, что он улыбался, когда все это мне говорил, улыбался, ну да, да... совсем, как вы теперь... как вы!..