Сергей Семенов - Дед Аверьян

Гаврюше шел уже пятый год, как в ихней местности вышел плохой урожай всего. На другой год неурожай был еще больше. Семейство Аверьяна, как и другие семьи, которые жили не от одной земли, от этого мало потерпели, но другие крестьяне страшно забедствовали. Хлеба ничего не было, на рынке цена ему была очень дорогая, пришлось продавать имущество. Овчины, сбруя, холсты, одежда и шерсть двинулись из крестьянских дворов и клетей и пошли в сараи и амбары торговому люду: или в обмен на муку, или за чистые деньги, конечно, за очень малые. Торговцы, у кого были свободные деньги, или кто умел сделать оборот, хорошо нажились тогда, но больше всех нажился трактирщик из соседнего села. Он целыми вагонами покупал рожь в степных краях; местные мужики за дешевую цену, вместо которой часто получали дорогую рожь, перевозили ему товар со станции, и он бойко торговал ею. Батюшка из этого села, видя такой удачный оборот трактирщика, стал уговаривать его пожертвовать что-нибудь на дом Божий, трактирщик согласился возобновить кресты на церкви и колокольне, и с следующей же весны было приступлено к этой работе.

На старинной колокольне шпиц был высокий и тонкий. Чтобы снимать и ставить кресты, нужно было обгородить шпиц лесами, и вот для этого и подрядили Исая. Исай взял себе на помощь трех человек и начал возводить леса. Через недолгое время леса были готовы, и Исай был на самом верху их, около верхнего шара, в который был водружен крест. Исай никогда не бывал на такой высоте. Ему было тут и жутко и радостно. Усевшись на доске и обнявши рукой крест, Исай стал оглядывать окрестности, и сердце его затрепетало как голубь. Как хорошо было кругом! Солнце заливало луга и поля, одетые молодой зеленью. По лугам кое-где искрились ранние весенние цветы. Темный лес, так недавно еще торчавший к верху бурым одноцветным гребнем, вздымался теперь пышною ярко-зеленой горой. Вдали возвышались тоже подобные холмы и холмики, подернутые легкой синевой. Птицы сновали взад и вперед и разливали без умолку по дрожащему и точно гонимому куда легким ветерком воздуху свои песни. Душу Исая переполнило таким редким восторгом и счастьем, что он забыл все на свете. Забыл, что он, где он, и невольно разогнул руку, обнимавшую крест, и выпустил из груди глубокий радостный вздох. Все тело его от этого встрепенулось. Он вдруг понял, как он неосторожно поступил, отняв руку от креста, и в голове его еще не успело пронестись ни одной мысли, как он потянулся опять к кресту, но, должно быть, очень быстро, доски под ним всколыхнулись еще более, он потерял равновесие, рука не успела снова обвиться вокруг креста, и Исай полетел вниз.

Сначала он ударился о железную крышу купола. Ударился он плашмя и так сильно, что железо издало оглушительный лязг; потом послышался отрывистый звук -- это Исай стремительно поехал вниз и, в одно мгновение кувыркнувшись в воздухе, шлепнулся на землю.

На землю он упал неподалеку от входа в церковь. И в одну минуту из стройной человеческой фигуры получилась уродливая бесформенная масса.

Хоронили Исая с большой честью. Народу собралось со всего прихода. Плакали в десятки голосов. Растрогался даже священник и в слове перед погребением хотел было сказать насчет трактирщика, что жертва от неправедного богатства не может быть в чистоте принесена Господу, но остановился и только во все время погребальной службы тяжко вздыхал и служил необычайно усердно.

Аверьян с большим трудом перенес смерть своего сына. Много времени у него при одной мысли о сыне навертывались на глазах слезы. Но время шло, и это горе стало забываться. Но только оно немного поизгладилось, нагрянуло новое горе.

На четвертый год после смерти Исая лето вышло очень урожайное. Уродились хорошо травы и все хлеба, и многие мужики набили полным-полно в сараи и амбары. Мужики от этого очень повеселели и в престольный праздник, бывший у них в осеннюю Казанскую, решились погулять как следует. В деревню наехало гостей, нашло посторонних гуляк, которые просто пришли за тем, чтобы "посбирать стаканчики". Одного такого гуляку чем-то не ублаготворили у старосты, и он, озлобясь на это, пошел и подпалил его амбар. Амбар вспыхнул. Пламя перебросило с амбара на сараи и спалило четыре сарая. Между прочим сгорел сарай и Аверьяна; в нем был сложен весь корм, сено, солома, мякина, стояла телега с сбруей, лежали груды досок и различного другого материала, запасенного во много лет, и от всего этого осталась куча пеплу. Аверьян, как увидел пожар, побежал к сараю, вцепился себе в волосы да так и грохнулся наземь.

– - Пропало все, -- хрипел он со стоном и отчаянием, -- все погибло, все труды прахом пошли!

После пожара Аверьян в отчаянии махнул рукой на свое хозяйство, продал лошадь и корову, перерезал овец, оставил только двухлетка жеребенка да телку, надеясь кое-как прокормить их зиму хотя "сбирным" на погорелое место кормом и решил отложить уж все попечение о хозяйстве. Силы его очень ослабли, и он сразу постарел, кажется, на несколько лет.

Гаврюшу он решил отправить в город и отдал там его в одну пивную за небольшое жалованье. Внук в городе, должно быть, прижился. К Пасхе он прислал деду пять рублей, а к Петрову дню -- три, и хотя эти деньги были небольшие, но старик этому был очень рад. На второй год хотя Гаврюша и больше получал жалованья, но домой прислал меньше, а на третий год совсем ничего. Старика это встревожило, и он хотел было отправиться в город и проведать, как живет там внук, но его не пустила Анисья. Той самой захотелось посмотреть на житье сына, и она отправилась к нему сама.

Из города Анисья вернулась довольная: она узнала, что сын не присылал денег не почему-нибудь, а потому, что себя справил. Он завел себе хорошие сапоги, пальто и часы.

– - И какой он молодец стал в этом наряде, -- говорила она: -- большой такой, лицом чистый, сразу и не узнаешь!

– - Ну и слава Богу! -- сказал Аверьян. -- На нов год женить можно, -- приведем себе помощницу, а ему обузу: женится, позаботливей будет, а то, небось, ветер в голове.

От женитьбы внука он ожидал многого: ему уже трудно было самому во всякий след соваться и хотелось облегченья, а приведя молодую в дом, можно было рассчитывать на облегченье, а в этом теперь для него было бы все. "Хоть годика два бы под последки на спокое пожить", -- думал он и уже стал рассчитывать, когда им лучше свадьбу играть, где невесту брать, да как бы еще не ошибиться невестой-то.

По приезде из больницы Аверьян с час лежал недвижимо; потом он намазал себе больной бок данной ему в больнице мазью. Успокоился и вскоре почувствовал, что ему сделалось несколько полегче. Тяжелые думы понемногу порассеялись у него из головы, на душе затеплилась надежда, что он выздоровеет, еще поживет несколько, и мало-по-малу он перешел опять к своим любимым за последнее время мечтам: