Николай Михин - Дача Долгорукова (Повести и рассказы)

Сюрприз получился для него. Когда он из порта прибыл к другу за вещами, все смотрели на него как-то странно, будто с каим ожиданием. Не успел он этого осознать, как сзади, откуда-то из-за занавески выскочила его мать и стала его обнимать, целовать, разглядывать. И, конечно же, плакать. У Бруков отметили его прибытие. Потом молодой моряк с матерью поехали в Саперную. Там, у дедушки с бабушкой находились и Юлька с Ольгой.

Мать рассказала Кольке последние новости о Даче Долгорукова. После отъезда из поселка второго потока переселенцев, жильцов червертого, пятого и шестого бараков переселили в освободившиеся комнаты первого, второго и третьего бараков. А их бараки и оба здания в конце поселка окружили колючей проволокой, переделали все под тюрьму и поселили заключенных с большими сроками. И все стали жить, как зеки. От колючей проволоки их отделяло полтора метра деревянного настила. Дорожка. По этой дорожке люди ходили по своим делам. Укатится мяч у ребенка за проволоку, тот хочет его достать, а охранник с вышки кричит:

== Уберите ребенка!

По ночам часто слышались автоматные очереди. Побеги. Все бараки: и тюрьма, и жилье вольных людей == окружили высоким сплошным частоколом. В нем имелись ворота на случай проезда машин. Ворота охранялись и были почти всегда закрыты. Единственная дырка шириною в две доски была у входа, на конце деревянной дорожки. Яблоновские и корпусовские шутники не раз заколачивали эту дырку досками. Идут люди на работу, а выход забит. Да и сама Дача Долгорукова числилась как спецучреждение, а не как населенный пункт. Баня и прачечная уже не функционировали, но общая система отопления действовала. Квартплату с жильцов не брали, и сама контора на Новгородской улице уже не существовала. Руководство ЛенГЭС торопило строителей со сдачей домов для поселения оставшихся за забором. И так в течении двух лет. Доски полов в бараках прогнили. Стекла окон были выбиты, окна затыкались подушками и одеялами. Люди

уже не расселиться мечтали, а наоборот, съезжались друг к другу для совместного проживания. В одной комнате с Александрой Николаевной и ее дочерьми в третьем бараке проживали еще три девушки. Веселее, экономнее, теплее.

Бывшие зеки из числа жильцов или те, у кого сидели близкие, кидали через забор заключенным запрещенное для передач: водку в мешочках с песком, чай, наркотики в сигаретах или конфетах. Конфликты с охранниками были постоянными.

Рассказывают, может это и брехня, будто в Мариинский Дворец, что на Исаакиевской площади, направлялась делегация из трех человек: многодетная блокадница Тамара, круглогодично не вылезавшая из своих валенок Анна Сегина и молодой, по-модному одетый (для контраста, что ли) Вася Кедык. Вася во время войны подростком был вывезен фашистами из оккупированной Украины и проживал в немецком концлагере довольно продолжительное время. Его речь трудно было представить без "майн либен фрейляйн", "зер гут", "ауфвидерзеен" и других расхожих немецких выражений. На прием к руководству попасть оказалось невозможным. А к "слугам руководства" с большим трудом через одну уборщицу, что провела их запасным ходом, они попали. Хотели узнать о перспективах еще не расселенных жителей Дачи Долгорукова, а узнали, как умеют грубить просителям в высоких соетских инстанциях. Все трое были выдворены оттуда с милицией, так как Сегина уже схватила чернильницу и намеревалась пустить ее в голову грубой чиновницы в доме на Исаакиевской.

Александра Николаевна с дочерьми чаще находились в Саперной. А в комнате оставалась баба Мотя. Много изменений и среди самих жильцов. Умер новый сосед, муж материной подруги = Калачев. По пьянке. Умерла Анна Сегина. Попал под поезд (шел из Песочной от больной матери по шпалам) Толя Блинов. Повесился сапожник и гитарист Юрка Малков. Застрелился Чудак. В третьем бараке их комната стала соседней с комнатой Колькиной матери. Чудак пришел с улицы, а мать его смотрела какое-то кино по телику у Калачевых. Чудак пришел хмурый.

== Пойдем домой.

== Сейчас, Гена, приду...

== Иди скорей...

== Ну, Генка, ну, право слово, чудак... Дай кино-то досмотреть.

== А то застрелюсь...

== Ну, иди, иди, сейчас приду.

Генка ушел, а минут через пятнадцать грянул выстрел. Первой прибежала в его комнату из соседней баба Мотя, за ней = Генкина мать и другие соседи. Генка полулежал, откинувшись, на диване. Все лицо и грудь были в крови. Здесь же валялось ружье. Правая нога Генки была разута. Он стрелял себе в рот.

Новости были далеко не из приятных. Как люди жили?!. Лично Николай за время работы в пароходстве всего несколько раз ночевал на Даче Долгорукова. Один раз в сплошном окружении женского пола: три жилички, сестры, мать и баба Мотя. Он храпел и сквозь сон слышал, как над ним дружно все смеялись.

== Вот тебе и поэт... Моряк... Ну, почему же так храпит он? Не

просыпаясь, моряк в рифму отвечал: == Он весь романтикой пропитан.

И снова == смех... Потом == затишье... Потом == храп. Храпеть было от

чего. Они с Толиком Беленьким выпили бутылку "Старки". Девчонки пить наотрез отказались, мать с бабой Мотей пригубили по полстопочке, а мужчины уже затемно "бегали" в дежурный магазин, аж за Невой, на Тульском переулке, где отоварились двумя (на всякий случай) бутылками "Ерофеича" и тремястами граммов грудинки.

Позднее, перед самым переездом, Николай жил в бараке в отдельной комнате (свободные комнаты были в избытке) с молодой супругой целую неделю. "Медовую" неделю.

Там же ему довелось услышать свое первое выступление по радио == стихи. По обычному репродуктору == выступление Хрущева. Николая кто-то из соседей "поймал" по радиоприемнику. Все, кто имел приемники, настроились на нужную волну и включили их на полную мощность. А Хрущева == выключили. На всю секцию раздавался молодой звонкий голос: "Мы живем, на волнах качаясь..." Соседям Николай Сергеевич был дороже, чем "дорогой Никита Сергеевич". Николай был свой.

23

Четырнадцать моряков Балтийского пароходства направлялись в командировку в Турку (Финляндия) на приемку нового теплохода. Отъезжающие и провожающие собрались на Финляндском вокзале. Друг друга не знали. Ждали старшего. Старший появился возбужденный, так что его не сразу и поняли: надо ехать на Московский вокзал, так как поезда на Финляндию идут оттуда.

К поезду успели во-время. Стало понятно, почему с Московского, когда увидели проплывающую за окном Дачу Долгорукова. С наружной стороны дачинского высокого забора бегали какие-то незнакомые подростки, повидимому, дети жильцов, приехавших на Дачу Долгорукова в последние годы. Вот они остановились и провожают глазами поезд, по традиции полагая, что поезд этот == правительственный.

Николай подумал, что сюда уж он более не вернется, а возвратится в Ленинград уже в новый адрес, который он пока еще не знал.