Виктор Миняйло - К ясным зорям (К ясным зорям - 2)

Данько от порога следил за нею, и с лица его не сходила неподвижная ядовитая ухмылка. На Степана он поглядывал с откровенной враждебностью. Он хорошо знал, что влияние в семье будущего тестя не заходит далее порога. И Данько с явной скукой выслушивал нудное разглагольствование сватов и неторопливую, какую-то вроде немощную речь Софииного примака:

- Люди добрые, ловцы-молодцы, что же вы натворили: меня старого (так и сказал - старого!) с дочкой пристыдили. Но сделаем так: хлеб-соль принимаем, доброго слова не чураемся, и чтобы вы нас больше не срамили, что задерживаем вашу куницу, а нашу красну девицу, вас повяжем. А ты, дочка, кончай печь колупать да давай чем ловцов этих связать. Иль рушников нету? Может, мать не научила, а ты сама ничего и не напряла?..

Яринка медленно-медленно, точно плыла во сне, пошла в комнату и вернулась с рушниками и платочком на блюде. Поклонилась в пояс сватам, подала рушники, подошла к Даниле и будто в сердцах засунула платок ему за пояс. И потом, вся горячая, как пион, растерянно потупилась посреди хаты. Она и сама не знала, спит она или ей это мерещится.

Повеселевшие сваты, покряхтывая, обвязывали рушниками друг друга через плечо, а Степан взял с полки свой хлеб и преподнес главному свату Диодору Микитовичу.

- Отдаем вам, ловцы-молодцы, честь.

- Ну, благодарствуем, люди добрые, за хлеб, за соль, за честной разговор! - поклонился фельдшер.

- А теперь, сватоньки мои дорогие, прежде чем понести наш хлеб, выпьем да закусим чем бог послал! - взяла их за локти София. - И ты, Даня!

Отодвигали стол, усаживали сватов в красный угол.

Хрюкал на столе запеченный поросенок, кудахтала курица. Вытаращив безумные глазищи, шипела на сватов яичница.

- Бу-у-удем!..

- Ой, сватоньки мои, сватоньки, да разве ж могла я надеяться на такое счастье! - тоненьким голоском выводила София. - Такого зятя! Даня, за тебя пью! За отца твоего! За матушку!

- Уж вы, Сопия, должны такому зятю беспременно ножки мыть и воду ту хлебать...

- Хозяйский сын! - хмурился и втягивал в себя воздух Тадей Балан. Не комнезам савецкий.

- Не заглядывает никому в пригоршни! - заискивала София.

- Советскую власть уважает, с бандами не знается, обрезов не прячет! - натянуто улыбнулся Степан.

У Софии дыхание перехватило. Но смолчала.

- Настоящой богатырь! - хлопал Данилу по плечу Диодор Микитович. - Уж он накормит, напоит и жену единоутробную, и деточек-воробушков, и тещу-перепелку! И усю нашу Расеюшку!

- Да-ай боже!

Потолок покрылся рябинами от остатков горилки, выплеснутой на него от полноты чувств.

Яринка ничего не пила и почти ничего не ела. Плотный комок подкатился к горлу, и, как она ни глотала, никак не могла проглотить его. Поводила продолговатыми глазами на Данилово разогретое горилкой лицо, и ей становилось страшно: видела она только Данилу-парубка и почему-то никак не могла представить его солидным мужем. Ее мужем! И поглядывала на дверь: не звякнет ли щеколда, не войдут ли в хату другие сваты, а с ними половецкий парубок Павло? Еще не поздно крикнуть - не хочу! не пойду! - сорвать с этих рушники, схватить свой хлеб и подать другим, половецким!

Яринка все еще верила в чудо. Они, те половецкие сваты, недалеко. Уже расспрашивают у людей, где ее двор. Уже отмахиваются посохами от буковских собак. Скользят на тропинке возле ее забора. Переминаются с ноги на ногу перед ее дверями. Яринка съежилась - вот сейчас... сейчас... Не идут...

И бросилась кровь в лицо, зашумела в ушах - не придут. Не придут. Теперь уже никогда не придут!

Это он виноват. Данько.

Сказать ему: не для тебя шила рушники, не для тебя колупала печь. Не за тебя пьет отчим. Не по тебе щемит душа.

Сказать матери: мамо, неужели вам не жаль расставаться со мною? Да разве ей окажешь?..

Сказать отчиму: дядько Степан, вы ж, верно, любите меня, как родную, зачем отдаете этим чужим дядькам?.. Вы же сами видели, откуда всходило мое солнце. Почему ж вы не спасаете меня? Почему не сказали матери про Павла? Ведь я сама про него ни за что не скажу - сгорю от стыда. Дядька Степан, вы сейчас, может, самый родной для меня, - спасайте, спасайте!..

И Яринка упала грудью на стол и зарыдала.

И это было так неожиданно, что все, кто был в хате, оцепенели.

И никто, кроме Степана, не знал, отчего рыдает голубка.

И никто никогда не будет знать, отчего рыдают голубки, с тех пор как стоит мир.

И никто никогда не спросит об их святой неудовлетворенности, о чистом стремлении к недостижимым звездам. Им, чудотворицам живого, только и оставляют - собирать крохи.

- Ну, ты гляди, что они выделывают, эти девки! - первым нарушил тишину Диодор Микитович. - Плачут, каналии, от счастья!.. Вот погодь, телушка, сыграют свайбу, он тебе осушит слезы в каморке!

- Цыц, дурная! - прикрикнула София. - Люди подумают невесть что!

Данько, по-видимому, догадывался. На его лице горел рваный румянец, а в глазах - тревога. Больше всего он боялся, что этот лягушонок поднимется и крикнет ему: прочь! прочь, ненавистный! прочь, гадкий! Своевольный и дикий, он боялся только одного - позора.

И решил для себя: "Погоди, погоди! Отольются твои слезки кровушкой!" Был очень благодарен Фастивцу, что тот так умело вывел его из затруднительного положения.

- Мне и самому плакать хочется... - засмеялся Данько. - Был я вольный казак, а тут вот и ярмо на шею...

- Не сумлевайся, сынок! Только один бог неженатой. А которые холостые, так тех в аду черти на старых ведьмах женють...

- Ну, чего надулся, как мышь на крупу? - подтолкнула София мужа. Наливай сватам.

- А может, пусть Яринка? - осторожно спросил Степан. - Это ж ее праздник...

Он надеялся еще на ее вспышку, вот тогда и он поддержал бы ее.

А Яринка, одинокая и всеми покинутая, уже не могла сопротивляться. Лучистыми, с радужным переливом от слез, глазами она взглянула на Степана и тихо погрузилась в себя - в вечную свою скорбь.

А Степан не мог помочь ей - даже перед ней самой был виноват, был в зависимости. Каждое его слово в ее пользу могло обернуться против него. Да и поможет ли ей это? В любви, как и в смерти, люди остаются одинокими. Он только мысленно умолял судьбу, чтобы дала девушке твердость и силу сопротивления. Но видел - мягка Яринка душой и способна бороться разве что своей беззащитностью. Но поймут ли все они эту ее силу?

И наливал чарки. И заливал глаза сватам, и молодому князю, и жене своей Софии, чтобы горе голубки казалось им девичьими причудами, чтоб не видели, как его мука сочится из него кровью.

- Бу-у-удем!..

Будем. Такими, как есть. Слепыми и жестокими...

Договорились - венчание и свадьба в воскресенье.

И Яринка как будто смирилась: свадьба - это же так интересно! Не пришлось ей быть подружкой, даже не держала свечи на свадьбе. Только плющила нос о стекла чужих окон, наблюдая чужое счастье, а тут вот сразу невеста!