Николай Мисюк - Ночной вызов

В институте о работе кафедр судили не столько по делам, сколько по отчетам, придавая особое значение своевременности их представления. В этом отношении Цибулько был большим докой. Отчеты кафедра психиатрии обычно сдавала на день-два раньше всех.

Жить спокойно и беззаботно было так легко и просто, что Цибулько в душе удивлялся поведению Пескишева. Умный человек, а ведет себя глупо, как мальчишка. Все еще надеется пробить лбом стену. Смешно...

- Что это вы на меня смотрите такими влюбленными глазами? - прервал Пескишев размышления Цибулько.

- О, да вы цитируете не только классиков, но и опереточных героев! удивленно сказал Роман Федотович.

- Что делать, если ваш облик вызывает у меня такие ассоциации? - пожал плечами Пескишев.

Хотя это прозвучало оскорбительно, Цибулько молча проглотил пилюлю.

- Браво! Браво! Один - ноль в вашу пользу, - попытался отшутиться Роман Федотович, но вместо улыбки лицо исказила гримаса, скорее напоминающая приступ зубной боли. - И все же я надеюсь, что вы не за тем пришли ко мне, чтобы сказать, кого я вам напоминаю. Не так ли? - поинтересовался Цибулько, и лицо его стало серьезным.

- Конечно, не для этого. Мне нужна ваша помощь, я хотел бы просить вас принять участие в консилиуме.

Цибулько нравилось, когда профессора прибегали к его услугам. Он охотно участвовал в консилиумах, стараясь при этом все взять в свои руки. Особое удовлетворение он испытывал при обсуждении диагноза заболевания и назначении лечения. Много говорил, высказывал самые различные, нередко взаимоисключающие предположения, но принятие окончательного решения обычно откладывал на неопределенное время, требуя дополнительных исследований, которые подчас были совсем не нужны. Если же в трудных случаях можно было вообще уклониться от заключения или переложить его на плечи других, он это делал весьма охотно. Когда же решение отложить было нельзя, Цибулько формулировал его так, что трудно было понять, что же все-таки у больного? Обычно Роман Федотович перечислял все возможные диагнозы, и все либо не исключал, либо ставил под сомнения. Он никогда ничего не утверждал, но ничего и не отрицал. Таким образом, если в конце диагноз заболевания ни у кого не вызывал сомнения, то Цибулько самодовольно говорил, что он именно это, а не что-нибудь другое имел в виду. Отрицать это было трудно, так как среди перечисленных им предположений такой диагноз не исключался.

Консилиум с участием Пескишева особого удовольствия для Цибулько не представлял: тот не давал ему свободы действия, требовал краткости суждений, ясности формулировок и ограничивал число предположений наиболее вероятными. А это подавляло и сковывало Цибулько. В таких случаях он становился молчаливым и придирчивым к мнению других, ставил все под сомнение и улыбался так, будто только он знал диагноз, но воздерживается говорить о нем, ибо его мнение не соответствует общему.

Утренний визит Пескишева к Цибулько мог закончиться быстро и был бы ничем не омрачен, если бы не аспирант Борис Зверев, вмешавшийся в ход событий.

Дело в том, что Цибулько был чрезвычайно требовательным к своим сотрудникам, любил исполнительность и пунктуальность. Помня об этом, его аспирант в назначенное время вошел в кабинет и доложил:

- Роман Федотович, ваше указание выполнено. Больной доставлен на консультацию.

- Прекрасно! Пусть подождет за дверью. А пока мы послушаем вас. Не так ли, Федор Николаевич? Я надеюсь, что вместе нам будет легче разобраться. Случай крайне интересный, и ваше мнение будет очень полезно, - сказал Цибулько, обращаясь к Пескишеву.

Пескишев не стал возражать: он располагал свободным временем, к тому же психиатрия его интересовала.

Предлагая Пескишеву остаться, Цибулько хотел узнать, насколько он знаком с психиатрией, а если представится возможность, то и блеснуть эрудицией.

Бориса Зверева несколько смутило присутствие Пескишева, лекции которого он слушал в институте, а потому начало его сообщения было излишне торопливым и невразумительным. Однако терпимость, проявленная старшими, ободрила его. Вскоре он обрел спокойствие и уверенность и стал довольно толково излагать суть дела. Оказалось, в отделение психиатрии поступил старший научный сотрудник одного из научно-исследовательских институтов. Он просил снять с него диагноз шизофрении, поставленный ему лет двадцать назад каким-то психиатром. Просьба была законной, ибо за это время он ни разу не обращался за помощью к врачу, окончил институт, защитил диссертацию, женился, имеет двух детей и чувствует себя вполне здоровым человеком.

- Чем упорнее больной утверждает, что он здоров, и отрицает наличие у него шизофрении, тем больше данных за то, что она у него есть, - перебил аспиранта Цибулько.

- Ну, а как он ведет себя дома, в институте? - поинтересовался Пескишев.

- Дома нормально, а в институте указывают на трудный характер. Говорят, что нередко не соглашается с сотрудниками своей лаборатории и даже с руководством. Написал жалобу.

- На кого?

- На директора.

- Силен, бродяга, - усмехнулся Цибулько.

- Жалоба анонимная? - поинтересовался Пескишев.

- Нет! Зачем анонимная? - возразил Борис. - Подписался и адрес указал.

- Интересно, - оживился Цибулько, - чем же все это закончилось?

- Комиссию назначили, проверили факты. Директора сняли, а секретарю партбюро выговор с занесением в личное дело влепили.

- А больному, больному что?

- Больному? А ему что... Ничего.

- Ну и времена пошли, - разочарованно произнес Цибулько и откинулся на спинку кресла. - Написал жалобу на директора и - как с гуся вода. А директор-то что? Разве не знал, что тот на него телегу катит?

- Как не знал? Знал! Свою комиссию создал, проверили, соответствует ли больной занимаемой должности.

- Ну и что?

- Комиссия как комиссия. Свои люди. Что директор сказал, то и сделали. Только не помогло... Райком партии вмешался.

- Странный человек... Кто теперь жалобы пишет да еще подписывается? Только чокнутые...

- Это вы точно подметили, что теперь кое-кто и впрямь предпочитает анонимки. Если это принять за норму, то больной, бесспорно, - отклонение от нее, - заметил Пескишев.

- Вот! Вот! - подхватил Цибулько, не заметив иронии в словах Пескишева. - И я так думаю. Будь он здоровым человеком, не стал бы жаловаться. Как-нибудь столковался бы.

- Не поговорить ли нам с ним лично? - предложил Пескишев.

Цибулько согласился, и аспирант пригласил больного в кабинет.

Пескишев внимательно посмотрел на вошедшего мужчину, который поздоровался с присутствующими и сел на стул, предложенный ему Зверевым. Излишняя бледность и слегка дрожащие пальцы рук выдавали его волнение. Было ему лет сорок пять. Длинные волосы аккуратно причесаны, борода и усы пострижены. Внешний вид свидетельствовал об опрятности и чистоплотности.