Анатолий Луначарский - Идеи в масках

Леонардо. Когда придет время, кто-то толкнет меня… Уж я знаю: как я ни занят каким-нибудь делом, какая-то часть меня следит за другим… иногда мне кажется, маэстро, что во мне несколько душ.

Вероккио. Гм! Тебя только слушай! (Отходит от своего полотна и, прищурив глаза, критически смотрит). Хочу, чтобы кираса была светла и чиста, как ключевая вода. Ведь это кираса архангела! Она должна отражать весь мир, как зеркало.

Леонардо. Знаете, мастер, чем яснее и ярче отражает предмет лучи света, тем меньше проникают в него лучи теплоты. Заметили ли вы, что черное согревается на солнце скорее белого? Иногда мне кажется, что светлый металл, который так славно отражает лучи, будто бы гордо отвергает их, будто строго не впускает постороннюю силу в свою глубину, будто хочет быть всегда холодным… Но, впрочем, металлы, отлично отражая свет, в то же время быстро нагреваются. И художник всего более похож на серебряное зеркало, — он отражает вещи так же ясно, как самый холодный мудрец, но согревается их теплом так же быстро, как самая темная женская душа.

Вероккио. Гм… И так же скоро остывает?

Леонардо (Улыбаясь). Да, маэстро… Художнику нужно много тепла. Он так охотно и щедро дает его всему холодному, что окружает его… Поэтому его сердцу легко замерзнуть.

Вероккио. Ветер носит по земле семена не только растений, но и мыслей, Нарди. В твою голову семена эти никогда не попадают напрасно: все в ней прорастает. Но, смотри уж скоро не хватит места твоим цветам: они начнут душить друг — друга.

Леонардо. Пусть выживут те, что сильнее.

Вероккио. Те, что благороднее и полезнее, мой мальчик.

Леонардо. Сильное всегда благороднее и полезнее более слабого, мастер.

Вероккио (Оглядываясь на него). Так ли, мальчик.

Леонардо уверенно кивает головой, не оглядываясь и продолжая работать.

Вероккио. Так ли? Мой опыт не подтверждает этого мнения.

Леонардо. Но опыт Божий, думается мне, подтверждает его.

Вероккио. Откуда эта уверенность?

Леонардо. Зачем же Богу давать силу неблагородному и бесполезному? Сильное может казаться нам дурным, но будь оно дурно и в предвечных глазах Природы, она бы не сделала его сильным. Это просто как геометрия.

Вероккио. Ты веришь в Бога больше фра — Джироламо, право.

Леонардо кивает головой.

Вероккио. А ты знаешь, что сказал Перуджино, этот кондитер ангелов и святых жен? Он сказал… Это было, когда он был здесь, во Флоренции; и он сказал это при всех после проповеди в Санта — Мария дель — Фиоре. Он сказал: «Кричи себе, Бог есть, Бог есть! Мир кричит громче тебя, что надо всем царит случай!»

Леонардо. Пусть будет случай… Но мир так хорош, что я буду молиться этому прекрасному, святому случаю. Фортуна означает случай, и судьба, и счастье, и богатство. Когда-нибудь я построю храм святой Фортуне…

Вероккио. Но не все находят мир хорошим.

Леонардо. Потому что у них плохие глаза уши или желудки, баббо!

Вероккио. Счастливец! Иногда мне завидно… Право, я завидовал бы тебе, если бы не было так печально твое будущее.

Леонардо (Насвистывает, потом встряхивает своими кудрями). Я всегда буду таким.

Вероккио. Жизнь разочарует тебя, Нарди. Мир беспорядочен. По крайней мере та часть, часть его, которая окружает человека.

Леонардо. Прежде всего человек сам привел эту часть в беспорядок. И это ничего. Это он передвигает и переделывает ее по — своему. Переделать мир не шутка, это не сделается в один час или в какую-нибудь пару тысячелетий. А потом меня не окружает никакая часть (Подходит к Вероккио и описывает вокруг себя широкий круг). Меня окружает все… всегда — все!

Вероккио. Мне иногда бывает страшно с тобою. Мне кажется иногда, что мастер Пьетро, твой отец, принес мне в дом жемчужину с куриное яйцо… И я должен уберечь ее… И боишься спать, есть, — как бы не украли сокровище. Но человек причудливее и нежнее жемчужины и даже самого хрупкого цветка… Я хотел бы быть Геркулесом… или сказочным драконом, чтобы уберечь тебя.

Леонардо. Кто же мне повредит?

Вероккио. Тьма… Тьма!

Леонардо. Тьма мертва, баббо, лучи пронзают ее легче, чем шпага воздух… (Пауза). Знаете, маэстро, я иногда двадцать раз бросал наудачу плащ на этот табурет, и каждый раз он ложился так красиво, что я… Ну, смейтесь… Я наконец, поцеловал его складки… Вот вам и случай… Вы знаете, мне всегда хочется поцеловать все красивое.

Вероккио (Лукаво прищуривая глаза). Маленькую Лизу, например.

Леонардо (Спокойно и серьезно). О, ее больше всего!..

Вероккио (Смеясь). Но и луну также… Креди мне рассказывал, как ты посылал воздушный поцелуй луне, когда вы купались с ним б Арно.

Леонардо. Мы целовались с нею. Это она поцеловала меня первая, — в глаза, лоб и в сердце.

Вероккио. Ея поцелуи — отраженные поцелуи солнца.

Леонардо. Что — ж, маэстро, ведь и все наши ласки родились на солнце. От него всякая жизнь. Это знали все древние, как говорит князь Мирандолы. А солнце само получило силу от первопламенной Гестии, — очага вселенной… Вульгата говорит: «Ты — земля и в землю вернешься». Но можно сказать и так: «Ты — пламя и в пламя вернешься».

Вероккио. Да, милый мой мудрец. Они говорят, что мир кружится и кружится… Я не нахожу в этом большого толку.

Леонардо. Это божественный танец для тех, кто не устал. А усталые души отдыхают тихонько… (Вдруг смеется громко). В виде, например, коров… Они так спокойны!.. Или в виде сочной зеленой травы. Мне часто кажется, что в растениях души отдыхают. И в них понемногу растет жажда танцевать опять так бурно и сложно, как танцуем мы с вами, маэстро… И душа рвется наружу цветком. Потом тайными путями — она подымается все выше вплоть до человека. Человек, который не устал, а только накопил силы, должен умереть молодым, хотя бы и под седыми волосами: тогда он возвысится и станет полубогом. (Вновь бросает работу и подходит к мастеру). Вот где будет безумное веселье и для нас прямо ужасное кипение мысли и страсти.

Вероккио. Где?

Леонардо. В раю.

Вероккио. Когда — нибудь ты — таки сойдешь с ума.

Леонардо. Хотелось бы, конечно; ум, это — верная тропинка в гору… Но приятно иногда покувыркаться по бездорожью, прямо по дичи, зажмурив глаза… (Хохочет и возвращается к работе. Пауза). Нет ничего красивее волос… Не трогательно ли это, не смешно-ли, что на нашей мудрой голове растет себе эта шелковая Божья травка? Иногда, когда я стараюсь вникнуть в глубь бытия и разгадать, какой дух там работает, я вдруг говорю себе: Будь как волос. Расти себе на поверхности Божьей головы, вейся и сплетайся с другими в душистый локон, украшай Господа, не вникая в его работу, которая не по плечу тебе… Но в сущности все наши мысли — только красивые и причудливые завитки (Смеется). Маэстро, что мне пришло в голову… Если бы природа потеряла все живое, это вовсе не значило бы, что она перестала жить и думать, но она, как бы облысела… Пока это женщина с роскошными волосами. И она растит их и гордится своими косами, которые обвили безмерность пространств… Потому что она молода и никогда не может постареть… Хотя, конечно, было бы умнее, если бы она была одним лысым шаром, одним абсолютным богом, о котором болтают схоласты. Этот абсолютный бог — плешивый мудрец, а Бог живой — красавица с кудрями, еще более прекрасными, чем у Венеры мастера Сандро. Посмотрите, баббо, на эту головку в локонах (Показывает ему свой рисунок).