Владимир Набоков - Крым

Владимир Набоков

Крым

Назло неистовым тревогам

ты, дикий и душистый край,

как роза, данная мне Богом,

во храме памяти сверкай.

Тебя покинул я во мраке:

качаясь, огненные знаки

в туманном небе спор вели

над гулом берегов коварных.

Кругом на столбиках янтарных

стояли в бухте корабли.

В краю неласковом скучая,

все помню: плавные поля,

пучки густые молочая,

вкус теплых ягод кизиля.

Я любовался мотыльками

степными -- с красными глазками

на темных крылышках... Текла

от тени к тени золотистой,

подобна музыке волнистой,

неизъяснимая Яйла!

О тиховейные долины,

полдневный трепет над травой

и холм -- залет перепелиный...

О странный отблеск меловой

расщелин древних, где у края

цветут пионы, обагряя

чертополоха чешую,

и лиловеет орхидея...

О рощи буковые, где я

подслушал, Пан, свирель твою!

Воображаю грань крутую

и прихотливую Яйлы

и там -- таинственную тую,

а у подножия скалы -

сосновый лес... С вершины острой

так ясно виден берег пестрый -

хоть наклонись да подбери.

Там я не раз, весною дальней,

встречал, как счастье, луч начальный

и ветер сладостный зари...

Там, ночью звездной, я порою

о крыльях грезил... Вдалеке,

меж гулким морем и горою,

огни в знакомом городке,

как горсть алмазных ожерелий,

небрежно брошенных, горели

сквозь дымку зыбкую, и шум

далеких волн и шорох бора

мне посылали без разбора

за роем рой нестройных дум!

Любил я странствовать по Крыму...

Бахчисарая тополя

встают навстречу пилигриму,

слегка верхами шевеля.

В кофейне маленькой, туманной

эстампы английские странно

со стен засаленных глядят.

Лет полтораста им и боле:

бои былые -- тучи, поле

и куртки красные солдат.

И посетил я по дороге

чертог увядший. Лунный луч

белел на каменном пороге.

В сенях воздушных капал ключ

очарованья, ключ, печали,

и сказки вечные журчали

в ночной прозрачной тишине,

и звезды сыпались над садом.

Вдруг Пушкин встал со мною рядом

и ясно улыбнулся мне...

О греза, где мы не бродили!

Дни чередились, как стихи...

Баюкал ветер, а будили,

в цветущих селах, петухи.

Я видел мертвый город: ямы

былых темниц, глухие храмы,

безмолвный холм Чуфуткалэ...

Небес я видел блеск блаженный,

кремнистый путь, и скит смиренный,

и кельи древние в скале.

На перевале отдаленном,

приют старик полуслепой

мне предложил с поклоном сонным.

Я утомлен был... Над тропой

сгущались душные потемки.

В плечо мне врезался котомки

линючий, узкий ремешок.

К тому ж, над лысиною горной,

повисла туча, словно черный

разбухший, бархатный мешок.

И тучу, полную жемчужин,

проткнула с хохотом гроза,

и был уютен малый ужин

в татарской хижине: буза,

черешни, пресный сыр овечий.

Темнело. Тающие свечи

на круглом низеньком столе,

покрытом пестрой скатереткой,

мерцали ласково и кротко

в пахучей, теплой полумгле.

И синим утром я обратно

спустился к морю по пятам

своей же тени. Неопрятно

цвели на кручах, тут и там,

деревья тусклые Иуды.

На камнях млели изумруды

дремотных ящериц. Тропа

вилась меж садиков веселых.

Пел ручеек. На частоколах

белели козьи черепа.

О заколдованный, о дальний

воспоминаний уголок!

Внизу, над морем, цвет миндальный,

как нежно-розовый дымок,

и за поляною поляна,

и кедры мощные Ливана -

аллей пленительная мгла

(любовь любви моей туманной!),

и кипарис благоуханный,

и восковая мушмула...

Меня те рощи позабыли...

В душе остался мне от них

лишь тонкий слой цветочной пыли...

К закату листья дум моих

при первом ветре обратятся,

но если Богом мне простятся

мечты ночей, ошибки дня

и буду я в раю небесном,

он чем-то издавна известным

повеет, верно, на меня!