Илья Сургучев - Английские духи

— Разменяйте, пожалуйста, мне эти деньги.

Белобрысый малый, как эксперт на суде, долго рассматривал мою бумажку и потом, вернув ее мне обратно, сказал:

— Наш банк не занимается разменом денег.

— Как не занимается?

— Очень просто. Не занимается.

— Чем же занимается ваш банк?

— Всеми кредитными операциями, кроме этой.

— Где же я могу разменять эти деньги?

— Эти деньги — русские деньги.

— Мне кажется, что вы не ошиблись.

— Вы могли бы разменять их в частном банке. Нужно идти так, а потом так. Против королевского почтамта есть частный банк.

Я схватил с прилавка шляпу и бросился к выходу, но малый, улыбаясь, остановил меня словами:

— Я не сказал вам: вы можете разменять. Я сказал: вы могли бы их разменять в том случае, если бы владелец частного банка не уехал бы к своей дочери, родившей вчера, в пять часов дня, мертвую двойню.

— Прекрасно! — ответил я. — Предположим, что владелец частного банка уехал к своей дочери, родившей вчера, в пять часов, мертвую двойню. Но ведь, я думаю, у владельца частного банка есть заместитель, который, в его отсутствие, ведет кредитные операции?

Малому понравилась моя способность точно и определенно выражаться, и он поддержал разговор.

— Вы не ошиблись, — ответил он, — таковой действительно был, но он уже вот восемь месяцев, как умер. Это была его законная жена Амалия, прожившая с ним в супружестве тридцать восемь лет с небольшим. Теперь заместителя у него нет. Вы видите: я один. Я один! — повторил он значительно. — А ведь это Reichsbank, почему же не быть одному в частном банке?

Я чувствовал, что по спине у меня начинают бегать мурашки.

— А других банков здесь нет?

— Нет. Вам придется съездить для размена в Страсбург.

— Но позвольте! Ведь у меня на билет до Страсбурга денег нет!

— Вам разменяет железнодорожный кассир.

— Не меняет!

Малый пожал плечами и ответил:

— Тогда вы, действительно, испытаете некоторое затруднительное положение. Я, со своей стороны, ничего не могу вам рекомендовать, и ничем не могу быть полезным.

Пошел я по улице так, потом так, нашел королевский почтамт, против него — вывеску: «Банк», переправился через дорогу и в самом деле на двери увидел объявление, сделанное от руки, но издали похожее на печатное:

— Geschlossen [3] Закрыто (нем.) .

…Получилась история — положительно неприятная.

Мимо меня проходили кирпичного цвета немцы с корзинками в руках, — в городе был, верно, базарный день, — многие из них останавливались и читали:

— Geschlossen.

И объясняли мне:

— Вероятно, он уехал в Зинген, к дочери. Она должна вот-вот родить.

«О, Sancta Simplicitas! [4] «О, святая простота!» (лат.) — Со вздохом подумал я. — Они еще не знают, что дочь в пять часов уже родила мертвую двойню».

Посмотрел налево. На меня с грустью косился человек, смутивший когда-то Европу картофелем.

— Что же делать? — на этот раз заговорил мой оптимист.

— А-а-а-а! — злорадствовал первый. — Что? Поехал в Шварцвальд? Посмотрел странные обычаи? А-а-а! А-а-а!

— Черт же его знал, что это такой дикий город, — робко оправдывался второй.

— Дикий город? — не унимался первый, — А-а-а! Дикий город? Посмотрим, как вы будете изворачиваться в этом диком городе!

— Эх! поймать бы за ухо этого задиралу!

Пошел в гостиницу.

— Счет!

— Изволите ехать?

— Да.

— В Зинген?

— Да.

— В час десять?

— Да.

Через некоторое время, которое мне показалось одним мгновением, принесли счет. В итоге стояло 15 марок и какие-то пфенниги.

Вынимаю российскую красную бумажку.

— Это багажная квитанция?

— Это — русские деньги.

— Ах, это русские деньги?

— Да.

Метр с любопытством рассматривает шелковую хрустящую бумажку, рисунок ее, особенно с оборотной стороны, ему, видимо, нравится. По крайней мере, возвращает он ее мне с удовольствием и почтением.

— Получите, пожалуйста, по счету, — говорю я и опять протягиваю ему десятирублевку.

Лицо метра становится несколько изумленным.

— Виноват, сударь, — нерешительно говорит он мне, здесь в ходу немецкие деньги. Я хочу сказать: германские.

— У меня нет германских. Я хотел разменять, но у владельца банка родила дочь, и он уехал в Зинген.

— Ах, уже родила?

— Да. Родила. Мертвую двойню.

— Мертвую двойню?

— Да.

— Извиняюсь, сударь.

И со счетом и с русскими деньгами метр понесся вниз по лестнице.

Я с облегчением вздохнул, стал смотреть на горы и вдруг почувствовал, что они вовсе мне не нравятся.

— Низенькие, приземистые, как плохой забор. Там, за ними, наверное, пасут коров.

Минут через десять я услышал на лестнице тяжелые шаги. Сердце замерло: так не ходят по лестницам люди, разносящие веселые вести!

— Сударь! Хозяйка просит у вас германских денег. А эти деньги нам неизвестны. Стоимость их тоже неизвестна. При том же курс их…

— Уверяю вас: курс русских денег отличный. Если бы у меня были газеты, я бы вам легко показал это.

Метр учтиво, но не без тайного злорадства, поклонился и развел руками.

— Если бы отель был мой, — говорил он мне, — поверьте сударь, вы не испытали бы таких затруднений. Но я служу у людей малокультурных и ничем вам, полезным быть не могу.

«Положительно, в Оффенбурге никто полезным быть не может», — пронеслась у меня в голове мысль.

— Быть может, вы, — говорю я, — как человек культурный, разменяете мне деньги? Возьмите по рублю за марку.

— Сударь! Верьте слову, — и он вынул из жилета оловянные деньги, — вот все, что я имею. Все сбережения я в понедельник отправил своему другу Фрицу, попавшему в беду.

В голосе его и усмешке проскользнули уже явные ноты издевательства.

— Что же мне делать?

О, каким торжеством, каким ярким победным чувством блеснули глаза моего собеседника! Несмотря на двадцатый век, как тонко и неблагородно мстителен может быть человек!

— Вам придется поговорить лично с хозяйкою, — невинным тоном посоветовал мне метр.

— С хозяйкой?

Слова метра показались мне крутым кипятком.

— Да. С хозяйкой.

Я почувствовал, как кровь бросилась мне в лицо, как задрожали руки, как в глазах пошли какие-то круги, — однако призвал на помощь бога людей путешествующих и ответил, насколько мог, спокойно:

— Отлично.

Он наслаждался и мстил за то, что я на один миг позволил себе полюбоваться его святыней!

— Будь дома хозяин, тогда, конечно, можно было бы по говорить с хозяином, — продолжал невинным тоном метр, но хозяин, к сожалению, уехал.

— В Страсбург, — сказал я.

— Да, в Страсбург, — ответил метр.

— За горохом! — скрежеща зубами, говорил я.

— Да, за горохом, — спокойно отвечал метр.

Как осужденный, я спускался по лестнице и смотрел на его спину.