Владимир Набоков - Подвиг

"Если бы тебe было не пятнадцать, а двадцать лeтъ, - вечеромъ того дня говорила Софья Дмитрiевна, - если бы гимназiю ты уже кончилъ, и если бъ меня уже не было на свeтe, ты бы, конечно, могъ, ты, пожалуй, былъ бы обязанъ..." Она задумалась посреди словъ, представивъ себe какую-то степь, какихъ-то всадниковъ въ папахахъ и стараясь издали узнать среди нихъ Мартына. Но онъ, слава {16} Богу, стоялъ рядомъ, въ открытой рубашкe, подъ гребенку остриженный, коричневый отъ солнца, со свeтлыми, незагорeвшими лучиками у глазъ. "А eхать въ Петербургъ... - вопросительно произнесла она, и на неизвeстной станцiи разорвался снарядъ, паровозъ всталъ на дыбы... "Вeроятно это все когда-нибудь кончится, - сказала она, спустя минуту. Пока же надо придумать что-нибудь". "Я пойду выкупаюсь, - примирительно вставилъ Мартынъ. - Тамъ Коля, Лида, всe". "Конечно, пойди, - сказала Софья Дмитрiевна. - Въ общемъ революцiя пройдетъ, и будетъ странно вспоминать, и ты очень поправился въ Крыму. И въ ялтинской гимназiи какъ-нибудь доучишься. Посмотри, какъ тамъ хорошо освeщено, правда?"

Ночью оба, и мать и сынъ, не могли уснуть и думали о смерти. Софья Дмитрiевна, стараясь думать тихо, то-есть не всхлипывать и не вздыхать (дверь въ комнату сына была полуоткрыта), опять вспоминала, подробно и щепетильно, все то, что привело къ разрыву съ мужемъ, и, провeряя каждое мгновенiе, она ясно видeла, что тогда-то и тогда-то нельзя было ей поступить иначе, и все-таки таилась гдe-то ошибка, и все-таки, если бы они не разстались, онъ не умеръ бы такъ, одинъ, въ пустой комнатe, задыхающiйся, безпомощный, вспоминающiй, быть можетъ, послeднiй годъ ихъ счастья (не ахти какого счастья) и послeднюю заграничную поeздку, Бiаррицъ, прогулку на Круа-де-Мугеръ, галлерейки Байонны. Была нeкая сила, въ которую она крeпко вeрила, столь же похожая на Бога, сколь похожи на никогда невидeннаго человeка его домъ, его вещи, его теплица и пасeка, далекiй голосъ его, случайно услышанный ночью въ полe. Она стeснялась эту силу назвать {17} именемъ Божiимъ, какъ есть Петры и Иваны, которые не могутъ безъ чувства фальши произнести Петя, Ваня, межъ тeмъ, какъ есть другiе, которые, передавая вамъ длинный разговоръ, разъ двадцать просмакуютъ свое имя и отчество, или еще хуже - прозвище. Эта сила не вязалась съ церковью, никакихъ грeховъ не отпускала и не карала, - но просто было иногда стыдно передъ деревомъ, облакомъ, собакой, стыдно передъ воздухомъ, такъ же бережно и свято несущимъ дурное слово, какъ и доброе. И теперь, думая о непрiятномъ, нелюбимомъ мужe и о его смерти, Софья Дмитрiевна, хотя и повторяла слова молитвъ, родныхъ ей съ дeтства, на самомъ же дeлe напрягала всe силы, чтобы, подкрeпившись двумя-тремя хорошими воспоминанiями, - сквозь туманъ, сквозь больше пространства, сквозь все то, что непонятно, - поцeловать мужа въ лобъ. Съ Мартыномъ она никогда прямо не говорила о вещахъ этого порядка, но всегда чувствовала, что все другое, о чемъ они говорятъ, создаетъ для Мартына, черезъ ея голосъ и любовь, такое же ощущенiе Бога, какъ то, что живетъ въ ней самой. Мартынъ, лежавшiй въ сосeдней комнатe и нарочито храпeвшiй, чтобы мать не думала, что онъ бодрствуетъ, тоже мучительно вспоминалъ, тоже пытался осмыслить смерть и уловить въ темной комнаты посмертную нeжность. Онъ думалъ объ отцe всей силой души, производилъ даже нeкоторые опыты, говорилъ себe: если вотъ сейчасъ скрипнетъ половица, или что-то стукнетъ, значитъ, онъ меня слышитъ и отвeчаетъ... Дeлалось страшно ждать стука, было душно и тягостно, шумeло море, тонко пeли комары. А то вдругъ онъ съ совершенной ясностью видeлъ полное лицо отца, {18} его пенснэ, свeтлые волосы бобрикомъ, круглый родимый прыщъ у ноздри и блестящее, изъ двухъ золотыхъ змeекъ, кольцо вокругъ узла галстука, - а когда онъ, наконецъ, уснулъ, то увидeлъ, что сидитъ въ классe, не знаетъ урока, и Лида, почесывая ногу, говоритъ ему, что грузины не eдятъ мороженнаго.

IV.

Ни Лидe, ни ея брату онъ не сообщилъ о смерти отца, - потому не сообщилъ, что врядъ ли бы удалось выговорить это естественно, а сказать съ чувствомъ было бы непристойно. Сызмала мать учила его, что выражать вслухъ на людяхъ глубокое переживанiе, которое тотчасъ на вольномъ воздухe вывeтривается, линяетъ и страннымъ образомъ дeлается схожимъ съ подобнымъ же переживанiемъ другого, - не только вульгарно, но и грeхъ противъ чувства. Она не терпeла надгробныхъ лентъ съ серебряными посвященiями "Юному Герою" или "Нашей Незабвенной Дочуркe" и порицала тeхъ чинныхъ, но чувствительныхъ людей, которые, потерявъ близкаго, считаютъ возможнымъ публично исходить слезами, однако въ другое время, въ день удачъ, распираемые счастьемъ, никогда не позволять себe расхохотаться въ лицо прохожимъ. Однажды, когда Мартыну было лeтъ восемь, онъ попытался наголо остричь мохнатую дворовую собачку и нечаянно порeзалъ ей ухо. Стeсняясь почему-то объяснить, что онъ, отхвативъ лишнiя лохмы, собирался выкрасить ее подъ тигра, Мартынъ встрeтилъ негодованiе {19} матери стоическимъ молчанiемъ. Она велeла ему спустить штаны и лечь ничкомъ. Въ полномъ молчанiи онъ сдeлалъ это, и въ полномъ же молчанiи она его отстегала желтымъ стекомъ изъ бычьей жилы; послe чего онъ подтянулъ штаны, и она помогла ему пристегнуть ихъ къ лифчику, такъ какъ онъ это дeлалъ криво. Мартынъ ушелъ въ паркъ и только тамъ далъ себe волю, тихо извылъ душу, заeдая слезы черникой, а Софья Дмитрiевна тeмъ временемъ разливалась у себя въ спальнe и вечеромъ едва не заплакала вновь, когда Мартынъ, очень веселый и пухлый, сидeлъ въ ваннe, подталкивая целлулоидоваго лебедя, а потомъ всталъ, чтобы дать себe намылить спину, и она увидeла на нeжныхъ частяхъ ярко-розовыя полосы. Экзекуцiя такого рода произведена была всего разъ, и конечно Софья Дмитрiевна никогда не замахивалась на него по всякому пустяковому поводу, какъ это дeлаютъ француженки и нeмки.

Рано научившись сдерживать слезы и не показывать чувствъ, Мартынъ въ гимназiи поражалъ учителей своей безчувственностью. Самъ же онъ вскорe открылъ въ себe черту, которую слeдовало особенно ревниво скрывать, и въ пятнадцать лeтъ, въ Крыму, это служило причиной нeкотораго мученiя. Мартынъ замeтилъ, что иногда онъ такъ боится показаться немужественнымъ, прослыть трусомъ, что съ нимъ происходитъ какъ разъ то, что произошло бы съ трусомъ, кровь отливаетъ отъ лица, въ ногахъ дрожь, туго бьется сердце. Признавшись себe, что подлиннаго, врожденнаго хладнокровiя у него нeтъ, онъ все же твердо рeшилъ всегда поступать такъ, какъ поступилъ бы на его мeстe человeкъ отважный. При этомъ {20} самолюбiе было у него развито чрезвычайно. Коля, Лидинъ брать, былъ однихъ съ нимъ лeтъ, но худосоченъ и малъ ростомъ. Мартынъ чувствовалъ, что, безъ особаго труда, положилъ бы его на лопатки. Однако, его такъ нервила возможность случайнаго пораженiя, и съ такой отвратительной яркостью онъ его себe представлялъ, что ни разу не попробовалъ вступить съ Колей, съ однолeткомъ, въ борьбу, но зато охотно принималъ вызовъ Владимiра Иваныча, двадцатилeтняго корнета съ мускулами, какъ булыжники, черезъ полгода убитаго подъ Мелитополемъ, который жестоко мялъ его, ломалъ и послe изнурительной возни придавливалъ его наконецъ, краснаго и осклабленнаго, къ травe. А то случилось разъ, что Мартынъ возвращался домой изъ Адреиза, гдe жила Лидина семья, ночью, лeтней крымской ночью, мeстами изсиня-черной отъ кипарисовъ, мeстами же блeдной, какъ мeлъ, отъ неживой бeлизны татарскихъ стeнъ противъ луны, и вдругъ на поворотe узкой кремнистой дороги, ведшей на шоссе, выросла передъ нимъ фигура человeка, и густой голосъ спросилъ: "Кто идетъ?" Мартынъ съ досадой отмeтилъ, что сердце забилось часто. "Э, да это - Умерахметъ", - грозно сказалъ человeкъ и слегка придвинулся сквозь рваную черную тeнь, скользнувшую по его лицу. "Нeтъ, - сказалъ Мартынъ. - Пропустите, пожалуйста." "А я говорю, что Умерахметъ", - тихо, но еще грознeе, повторилъ тотъ, и тутъ Мартынъ замeтилъ при вспышкe луны, что у него въ рукe крупный револьверъ. "А ну-ка, становись къ стeнкe", - проговорилъ человeкъ, смeнивъ угрозу на примирительную дeловитость. Блeдную руку съ чернымъ револьверомъ поглотила набeжавшая тeнь, {21} но точка блеска осталась на томъ же мeстe. Мартыну представлялись двe возможности, - первая: добиться разъясненiя, вторая: шарахнуться въ темноту и бeжать. "Мнe кажется, вы меня принимаете за другого", - неловко выговорилъ онъ и назвалъ себя. "Къ стeнкe, къ стeнкe", - дискантомъ крикнулъ человeкъ. "Тутъ никакой стeнки нeтъ", - сказалъ Мартынъ. "Я подожду, пока будетъ", - загадочно замeтилъ человeкъ и, хрустнувъ камушками, не то опустился на корточки, не то присeлъ, - въ темнотe было не разглядeть. Мартынъ все стоялъ, чувствуя какъ бы легкiй зудъ по всей лeвой сторонe груди, куда должно быть мeтилъ невидимый теперь стволъ. "Если двинешься, убью", - совсeмъ тихо сказалъ человeкъ и еще что-то добавилъ, неразборчивое. Мартынъ постоялъ, постоялъ, мучительно пытаясь придумать, что сдeлалъ бы на его мeстe безоружный смeльчакъ, ничего не придумалъ и вдругъ спросилъ: "Не хотите ли папиросу, у меня есть?" Онъ не зналъ, почему это вырвалось, ему сразу стало стыдно, особенно потому, что его предложенiе осталось безъ отвeта. И тогда Мартынъ рeшилъ, что единственное, чeмъ онъ можетъ искупить стыдное слово, это прямо пойти на человeка, повалить его, буде нужно, но пройти. Онъ подумалъ о завтрашнемъ пикникe, о залитыхъ ровнымъ рыже-золотымъ загаромъ, словно лакомъ, Лидиныхъ ногахъ, представилъ себe, что можетъ быть отецъ ждетъ его въ эту ночь, можетъ быть дeлаетъ кое-какiя приготовленiя ко встрeчe, и почувствовалъ къ нему странную непрiязнь, за которую впослeдствiи долго себя корилъ. Шумeло и черезъ одинаковые промежутки бухало море, заводнымъ звонкимъ стрепетомъ подгоняли {22} другъ друга кузнечики, а этотъ болванъ въ темнотe... Мартынъ замeтилъ, что прикрываетъ ладонью сердце, и, въ послeднiй разъ назвавъ себя трусомъ, рeзко двинулся впередъ. И ничего не случилось. Онъ споткнулся о ногу человeка, и тотъ ея не убралъ. Сгорбясь, опустивъ голову, человeкъ сидeлъ, тихо похрапывая, и сытно, густо несло отъ него винищемъ.