Анатолий Найман - Пропущенная глава

Анатолий НАЙМАН

Пропущенная глава?*

Едва Берлин произнес, что первые месяцы чувствовал себя в Америке, как Мелисанда в замке Голо - нервно и неуютно, в тот же миг перед моими глазами встал человек, с которым я познакомился и на короткое время сошелся в Брин Море. Вообще говоря, я его и не забывал никогда с тех пор. Январским вечером 1991 года я вышел после очередного своего семинара с Русского отделения колледжа Брин Мор, и он, высунув голову из огромного коричневого "шевроле", окликнул меня по имени. Я видел его в первый раз. Он сказал: садись по-русски и хлопнул рукой по сиденью рядом с собой. В Америке нельзя садиться в автомобиль к незнакомым людям, это мне уже успели преподать среди фундаментальных правил проживания в этой стране - сразу после сопровождаемого мистическим ужасом заклинания о неукоснительной уплате налогов и звучащего чуть ли не поощрительно на его фоне предупреждения не превышать скорость на дорогах больше чем на пять миль против разрешенной. Но сам оклик

и характер приглашения настолько выходили за рамки каких бы то ни было правил, что я обогнул машину и сел.

Его звали Драго, черногорец. То есть это он так сказал: все, что я о нем знаю, я знаю только с его слов, а так как между многим прочим, о чем он мне говорил, был яркий рассказ о встрече и короткой, но насыщенной дружбе с Берлином, то реплика того о Мелисанде по поводу тоски, сопутствовавшей привыканию к Америке, давала мне наилучший повод проверить, так ли это, действительно ли они подружились, а если да, то дружил ли Берлин с ним так открыто и сердечно, как тот говорил, и вообще помнит ли Берлин этого человека и эту историю. Но я отказался - боялся услышать, что нет, было совсем не так или даже вовсе ничего не было.

Ни в какое глухое место, чтобы ограбить и с изощренным зверством убить, Драго меня не увез и вообще никуда не повез. Мы сидели в машине, работал мотор, от печки шло тепло, горел верхний свет. О знакомстве с Берлином он упомянул почти сразу: знаю ли я такого и знаю ли, что он тут читал Флекснеровские лекции? Я знал - от Берлина: узнав, что я приглашен на семестр в Брин Мор, он тотчас прокомментировал: "Ну как же! Все должны пройти через Брин Мор, я это сделал в пятьдесят втором году". Драго сказал, что он так же, как меня, поджидал его после первой лекции, только у здания философского отделения, тоже в автомобиле, но тогда это был "форд", роскошный "форд" 50-го года выпуска, с хромированным всем, что можно хромировать; тоже позвал по имени, и тот тоже влез к нему в кабину без размышлений. По тому, как он, говоря об этом, расставлял ударения и какие делал оговорки, мне показалось, что это было самое значительное событие его бринморской жизни.

Через пятнадцать минут разговора я понял, что бринморской, но никак не всей. Он родился в самом начале 20-х, это вытекало из рассказа о том, что он воевал против немцев вместе с Джиласом и тогда ему было девятнадцать. Из чего следовало, что сейчас ему под семьдесят - а я, на него глядя, думал, что под пятьдесят: сильный, резкий, с огнем в глазах, черные вьющиеся волосы. После первых фраз знакомства Берлин, услышав, что он преподает новейшую историю в Хаверфорде, тут же предложил провести совместно несколько семинаров. "Мастерская Рубенса, понимаешь? - пояснил мне Драго.- Я натягиваю холст, грунтую, делаю подмалевок, он приезжает - и кистью мастера. Он ведь не любил всю эту тягомотину университетскую - и не любил тянуть ее один. У него на лице было написано, что это тягомотина. То, что кто-то с ним рядом, даже такой шарлатан, как я, его возбуждало. Когда он сказал "совместно", я зашелся от восторга". Я спросил: почему шарлатан?

"Ха. Шарлатан и самозванец. До того, как сюда попасть, я из истории знал только "Три мушкетера". Всю историю философии я прочел за два летних месяца перед тем, как начать преподавать. Всю весну ФБР меня трясло и просвечивало, выясняло от и до, наконец санкционировало право на жительство. Агент, который меня вел, предложил два места: радио "Свободная Европа" и колледж. Он-то был уверен, что выберу радио, но я сказал: "Во-первых, может получиться некрасиво, я уже этим занимался - из Москвы. А во-вторых, закройте вы вещание на Югославию, не тратьте доллары. У нас поговорка: врет, как радио - а у меня врать не получается, моментально проговариваюсь, только смеяться будут. У нас по радио даже погоду не слушают, только футбол. Я это и русским говорил".- "А что же вы преподавать можете?" - "Кроме ма

тематики - все!" - "Историю философии?" - "Балканской?" - "А есть такая?" - "Ха, именно история и именно философии". Приехал сюда, взял в библиотеке десять книг, две до сентября успел прочесть, только и лазал в философский словарь - вошел в класс и давай. Греция что, не Балканы? Ух, это была история философии! Сперва ребята мой английский услышали, поняли, что дело нешуточное. Я ведь, когда деканша со мной знакомилась как с новым членом факультета и сказала, рада, мол, иметь вас здесь, не понял даже, взяли меня на работу или нет. Но когда они начали слова различать - на ура. У меня там пастухи друг с другом любовью увлекались, девки с подоткнутыми подолами ви-ноград топтали, орлы детей в горы уносили. Я им говорю: ну вы как думаете, можно при таком положении вещей в наших краях не заниматься философией? Можно не базарить, как афиняне с апостолом Павлом? На Балканах - или философствовать, или резать друг друга".

Я спросил, рассказывал ли он это Берлину...- Еще бы! -...и в этих ли словах.- Хуже: тогда "базарить" еще не было, было "качать права". Я спросил, поче

му ФБР. Потому что перебежчик. И при этом двойной: в Советский Союз и из Советского Союза. Как сталинист - от Тито в Москву; как свободолюбивый черногорец - из Москвы в Соединенные Штаты. Длинный рассказ, нужно время. Есть ли у меня время, какое в колледже расписание? Я сказал: курортное, два раза в неделю, всего шесть часов. А что за курс-то? Введение в русскую поэзию. Ну, пир духа! Простите? Пир, говорю, духа. А был ли я в Филадельфии в русской бане? Там такие массажистки, такой массаж! Вот уж где введение в поэзию. Он отвез меня домой, сказал, что завтра заедет.

Я находился в Америке всего четыре недели, а до того безвыездно прожил в России полстолетия. Я уже прошел через полное, доскональное понимание американской жизни, которое пришло ко мне на третий день по приезде, через полное, беспросветное непонимание, длившееся десять дней начиная с четвертого, и теперь находился опять в состоянии понимания, правда, частичного, выражавшегося в том, что ничего такого в этой стране нет и вместе с тем каждую минуту может случиться что угодно абсолютно неожиданное, так что реагировать на всё надо, не принимая близко к сердцу. Звонят по телефону, прямо в твою спальню, с ходу начинают с доверительной, почти интимной интонацией что-то предлагать, на что ты с ходу говоришь "спасибо" и вешаешь трубку. Или окликает незнакомый мужик из машины, оказывается черногорец, оказывается перебежчик, профессор, друг Исайи Берлина, знаток борделей, замаскированных под русские бани. Нормально.