В Нарежный - Мария

Хотя я знал, что приглашают не на свадебный пир и что не увижу более Аскалона, которого судьба сделала глубокое впечатление на мое сердце, однако я пошел за моим путеводителем и, вошед в господский дом, увидел в двух больших комнатах расставленные столы, покрытые изобильными яствами. Крестьяне и крестьянки стояли у столов, в ожидании благословения от священства, которое видел уже в церкви. По окончании обеда все городские пастыри уселись в сани и поехали восвояси; крестьяне разошлись по домам, и я остался с Хрисанфом и престарелым отцом Памфилом, который, вскоре почувствовав усталость, неизбежную в его лета, также скрылся для отдохновения. По приказанию Хрисанфа, в камине запылали дрова; мы подвинули к нему свои стулья, и старый знакомец, взяв меня за руку, сказал с добродушием: "За два с половиной года перед этим видели вы мою Марью и принимали участие в ее горестях. Бороться с природой кое-как можно, но преодолеть ее - выше сил человеческих. По отъезде вашем Марья не переставала, как и прежде, каждый день выходить в поле для встречи своего любезного. Я очень видел, что такое препровождение времени день ото дня изнуряет, истощает телесные силы ее, но нечего было делать. Всякое сопротивление, как вам уже известно, было для нее несносно; она рвалась и страдала еще более. При наступлении глубокой осени она так ослабела, что не могла без помощи другого ходить по комнате и поневоле должна была слечь в постелю. Хотя я всегда ожидал сего последствия тех ужасных потрясений, которые расстроили ч корне древо жизненное, однако ж поражен был глубочайшею горестью, как будто бы изнеможение моей дочери постигло ее неожиданно.

Недалеко отсюда живет в своей деревне врач, человек прославившийся знанием в своем искусстве и готовности пособлять страждущему человечеству. За ним послал я карету и к пригласительному письму приложил довольно значительную сумму. Он не замедлил приехать и пробыл у меня два дня, испытывая тщательно степень болезни моей несчастной дочери. На вопросы о ее состоянии он обыкновенно отвечал: "Посмотрим!"

На третий день, едва я кончил утренние молитвы, входит служитель и подает письмо, сказав: "От г-на доктора". - "Как? - вскричал я, и мороз разлился по моим жилам, - разве не может он видеться со мною?" - "Он давно уже уехал!" - Тут ясно представилась мне вся безнадежность в спасении моей Марии; холодный пот оросил лицо мое, я дал знак слуге выйти, сел у стола и, вскрыв роковое письмо, немало подивился, увидя деньги свои, посланные доктору. "Увы, - сказал я, - все теперь объясняется; дочери моей не видать весны более!" Доктор писал следующее:

"Осмотрев внимательно Марию и вникнув в источник ее болезни, я - судя по всему вероятию - заключаю, что земные врачи, кто бы они ни были, более для нее не надобны. Если благое провидение сжалится над несчастною и возвратит ей хотя на несколько часов действие смысла, постарайся часы эти употребить с пользою и приготовь душу ее к миру иному. Возвращаю присланные тобою деньги; за одни советы я пи от кого их не принимаю".

Предсказание прозорливого доктора сбывалось очевидно. При каждом новом свидании с дочерью я находил ее слабее и слабее, и наконец она была не что иное, как высохшая былинка. Смерть мелькала из каждого ее взора. К половине зимы я был обрадован и вместе поражен горестью, нашед, что Мария получила употребление рассудка. Я стоял у ее кровати и рыдал неутешно. Ах! Я постепенно умирал вместе с нею.

"Батюшка! - сказала она однажды поутру, взяв руку мою и приложив к бледным губам своим, - не знаю достоверно, сколько прошло времени с того несчастного дня, когда мы все оставили столицу; но Матрена говорит, что эта поездка стала вашему сердцу весьма дорого, вы лишились моей матери и теперь скоро лишитесь и дочери.

Простите ли вы мне те горести, коих я была причиною?

Ах, с какою радостью оставлю я тогда печальное это жилище и перейду в другое в полной надежде на милосердие небесное и на жизнь лучшую!" "Милое дитя! - говорил я, обнимая Марию, - если б угодно было сему милосердию, на которое ты надеешься, возвратить тебя и к здешней жизни, то я почел бы себя счастливейшим отцом".

Тут вошел священник, два дни уже проживавший в доме нашем, и я оставил их одних. С сего времени я не осмеливался уже утруждать ее моими стонами и рыданиями и возмущать сердце, полное веры, любви и надежды будущего блаженства. Я дозволял себе только взглянуть на нее тогда, когда священник объявлял, что она предалась покою. Так протекли две недели, и я был призван к Марии. "Батюшка! - сказала она с улыбкой ангела, - благословите меня; я отправляюсь в путь дальний". - "Да будет над тобой божие и мое благословение, о дочь любезная! Ступай с миром к святому источнику мира вечного!" - -сказал я прерывающимся голосом и принял ее в свои объятия; она еще улыбнулась, и я прижал к сердцу леденеющие уже остатки моей дочери. Тут-то я почувствовал, что, имев некогда добрую жену, нежную дочь, теперь остался я один во всей вещественной природе - один в такое время, когда голова моя побелела, когда всякий член приближался к разрушению! Злополучный старец! ожидал ли ты этой ужасной бури в душе твоей!

Ах! как приятно, но как иногда и горестно быть супругом и отцом!

При всем том благодать божия не оставила меня, и - я не возроптал. "Бог мне дал тебя, о дочь любезная, бог и взял; да будет благословенно имя его!" - так говорил я, сжимая очи Мариины, и луч горней ограды разогрел оледеневшее сердце мое.

Уже хладная могила была ископана; уже вокруг гроба Марии почтенные священнослужители возносили мольбы к милосердному отцу всего сущего, испрашивая новопочившей вечного мира в горних селениях, уже вопли и стоны собравшегося народа наполняли воздух, как вдруг услышали мы на дворе редкий стук быстро въезжающей кареты. Подобно вихрю, выскочил из нее молодой человек и в несколько мгновений очутился уже в погребальной храмине. Узнаю Аскалона, колена мои колеблются, и я принужденным нахожусь прислониться к стене. "Что это значит, - спросил граф тотчас, - кого погребаете?" - "В сем гробе Мария, дочь Хрисанфова", - сказал один из крестьян. Граф помертвел, задрожал и пал на руки его окружавших. "Праведное небо! - сказал я, стараясь оправиться. - Неужели еще и это зло было необходимо!"

Когда я объявил о имени молодого незнакомца, то все пришли в смятение и ужас. Мы совершенно не знали, что делать. По приказанию моему, графа уложили в постелю, где и оставили на попечение двух прибывших с ним опытных служителей; я же с своей стороны приложил старание, чтобы как можно скорее предать земле тело дочери. Зная с юных лет нрав Аскалона, я не без причины опасался, что, получив употребление чувств, он захочет видеть труп своей любезной, предастся новому терзанию и тем может навсегда расстроиться.