Николай Наседкин - Казарма

- Старшина, почему ваш участок плаца до сих пор не убран? Даю полчаса. Лично приду проверить.

Федоренко кладет трубку, в сердцах чертыхается и велит дневальному позвать новенького. Через мгновение Акулов перед ним.

- Товарищ старшина по вашему приказанию явился!

- Какой такой старшина, да ещё и святой, ко мне явился?

- Не старшина, а я, Акулов, рядовой, по-вашему, товарищ старшина, приказанию не явился, а прибыл!..

Повеселевший Федоренко хмыкает от удовольствия.

- Эк, брат, и накрутил ты! Вот что: дежурный по роте выдаст тебе метлу - срочно нужно подмести плац до третьего подъезда. Понял?

- Понял.

- Не "понял", а "есть"! - пытается быть жёстким старшина.

- Ну, есть.

- Э-эх, иди с глаз долой! Через двадцать минут проверю.

Федоренко наблюдает сквозь проталинку в окне, как Акулов выходит из подъезда и обозревает снежную пустынь плаца. Крупяной снег сыплет густо и настойчиво. Новенький опускает клапана шапчонки, левую руку упрятывает поглубже в рукав шинели, а правой перехватывает связку голых прутьев и принимается водить ею из стороны в сторону. Появляется полынья темного асфальта, но потом, пока Акулов дыханием пытается согреть руки, она прямо на глазах бледнеет, сужается и исчезает вовсе.

"Вот чудило на мою голову, - вздыхает старшина, - ещё и руки отморозит..."

- Свиридов! - кричит он дежурному по роте. - Отнеси-ка новенькому рукавицы.

Акулов торопливо натягивает солдатские трёхпалые перчатки и с удвоенной энергией принимается за дело. Снегопад словно пугается его натиска и постепенно стихает. Темная дорожка асфальта начинает расти...

Приближается время обеда. Сержант Свиридов берёт новенького на заготовку в столовую. Акулов бегом разносит по столам объёмистые огняные бачки с супом и кашей, прохладные чайники с киселём, стопки алюминиевых чашек. Теперь ему жарко, и он часто утирает пот со лба тыльной стороной ладони.

Появляется личный состав роты. Чумазые, в черных от солярки и серых от цемента рабочих бушлатах и телогрейках, воины-строители рассаживаются за длинные столы. Гомон, смешки, звяканье посуды смешиваются в сплошной гул. Акулов приглядывается к своим новым товарищам, стараясь угадать в них будущих друзей.

Он садится за последний стол, чтобы самому наконец основательно пообедать, и сразу чувствует во всем теле приятную усталость.

- Новый, что ли? - спрашивает его солдат в пригнанной и чистой форме. Какой призыв?

- Декабрьский, - охотно откликается Акулов.

- Салага, значит? Так-так... - многозначительно роняет сосед.

- Перестань, Гандобин! - одёргивает его сидящий рядом Свиридов. - Хоть за едой отдохни.

- А тебя колышет, да? Трогают тебя? - огрызается тот.

- Зануда! - машет сержант рукой и отворачивается.

Когда рота уходит, Акулов вместе со вторым дневальным сдает на кухню грязную посуду, моет столы горячей водой, подметает пол под ними и только потом идёт в казарму. Там он пристраивается на табурете у окна и намеревается заслуженно отдохнуть. Сразу вспоминается родимый дом, он видит мать, отца, братуху, слышит их говор...

- Акулов! К старшине! - прерывает его грёзы крик дневального.

Федоренко, уже отоспавшийся, находится в благодушном расположении духа.

- Слушай, брат, - доверительно говорит он новенькому, - приказано нам полы в казарме подраить. Что ты думаешь на этот счет?

- Думаю, мыть надо, - серьёзно отвечает Акулов.

- Как говорится, нет вопросов. Ведро и тряпку получишь у дежурного.

Казарма - размерами с добрый спортзал. Через час старшина проверяет работу: заглядывает, кряхтя, под койки, смотрит придирчиво за дверями, даже тумбочки от стен отодвигает - везде блеск и чистота.

- Молодец, "хыщник", получается! - одобрительно хлопает Федоренко солдата по плечу. - Теперь отдыхай.

Новенький опускается на табурет и вытягивает одеревеневшие ноги. Надвигается вечер. Казарма погружается в полумрак. В умывальной комнате утомительно капает из нескольких кранов вода. Все это нагоняет на Акулова вязкую дремоту...

Но вскоре вспыхивает свет. Воины возвращаются с работы. Казарма наполняется вдруг и сразу. В одном помещении гомонят и двигаются более сотни человек. Кто переодевается в чистую форму, кто спешит в умывальник. В одном углу уже слышится бренчание гитары, из другого доносятся всплески смеха, в третьем разгорается ссора...

На Акулова пока никто не обращает внимания. Он тихо сидит в своём углу и приглядывается с любопытством ко всему происходящему вокруг. На лице его светится улыбка. Уж очень ему хочется с кем-нибудь поговорить!

В 18 часов 30 минут личный состав роты направляется на ужин. Новенький садится за последний стол и только тогда замечает, что в соседях у него снова Гандобин. С кем, с кем, а с этим типом Акулову общаться что-то не хочется. Может, пересесть? Пока раздумья длятся, Гандобин вдруг хватает его кусок хлеба и перекладывает к своей чашке.

- Что это? - удивляется новенький.

-Чего-о-о? Много будешь жрать, плохо будешь спать! Усёк? - угрожающе обрывает сосед.

Сидящий напротив младший сержант тянется через стол, перекладывает хлеб на прежнее место и веско произносит:

- Слушай, Гандоба, отстань от парнишки. Усёк?

- Поду-у-умаешь! Скоро салагам и слова не скажи! - злобится Гандобин, но утихает.

После ужина, построения части и строевой подготовки наступает час личного времени. Акулов пристраивается в бытовой комнате и начинает подшивать свежий подворотничок на гимнастёрку. Он так погружается в это занятие, что невольно вздрагивает от неожиданного толчка в плечо. Над ним стоит Гандобин.

- Чё, оглох? На-ка, подшей мне сначала. Да пошустрей!

Новенький пару секунд смотрит широко открытыми глазами и молча склоняется над своим шитьём.

- Ты чё борзеешь, салага? - Гандобин вырывает из рук Акулова гимнастёрку и швыряет в угол.

Шум в бытовке мгновенно стихает. Одни Гандобина боятся, другие не желают связываться. Тех, кого он сам опасается, сейчас здесь нет.

- Ну-у! - взвинчивая себя, почти визжит он и бьёт Акулова кулаком в плечо. Раз, другой...

И вдруг рожу его обжигает хлёсткая пощёчина. Этот внезапный отпор так ошеломляет Гандобина, что у него отваливается нижняя челюсть. Он мгновение таращится сверху вниз на новенького и только собирается "взорваться", как раздаётся едкий голос старшины:

- Ну что, брат Гандобин, невкусно?

Гандобин резко оборачивается, хочет что-то вякнуть, но, как часто бывает в подобных случаях, дыхания не хватает, и из горла его вырывается звук, похожий на утвердительное - да!

-Ха-ха-ха! - хохочет басом Федоренко, прислонясь к косяку двери.

- Ха-ха-ха! Хи-хи-хи! Хо-хо-хо! - смеются дружным хором салаги прямо в глаза блатному Гандобе.

Смех толчками вырывается из груди Акулова, хотя он всё ещё красен от гнева, и кулаки его плотно сжаты.