Виктор Нель - Звезда и шар

-- Митька, так ты эту волну используй. Какого черта! Накропай данных, начните промобразец, а пока суть да дело, защитишься! Мало, что ли, таких диссертаций написано?

-- Ладно, расскажи лучше, как оно на вольных хлебах?

Саша надавил ложкой на толстый слой похожей на плодородный чернозем кофейной гущи на донышке чашки.

-- На вольных хлебах вольно, да голодно. Раскидываю синуусики. Параллельно продолжаю пытаться втюхать кое-какие идеи кооператорам.

-- Получается?

-- Не очень, не нада ето народу. За три года было две поклевки. Один начал даже что-то делать, да только убили его.

-- На самом деле?

-- Какие-то внутримафиозные трения. Я точно не знаю. То ли он кому-то недодал, то ли перешел дорожку. В общем, сожгли в машине.

-- А другая поклевка?

-- О, этот был крепкий парень. Даже аванс выдал шестьсот рублей. Больше я от него не слыхал ни звука. Мне кажется, я их распугиваю. Само мое существование колеблет их систему ценностей и они начинают терять ориентиры. Люди уровня ноль не любят измерение зет.

-- Что за люди уровня ноль?

-- Это определение Каменского. Люди уровня ноль живут, не поднимая глаз. Или вовсе не раскрывая.

66.

Леха просто чуял верный путь. Не по запаху, нос мог подвести так же, как уши или правый глаз. Левый давно уже не видел, со времени разборки на моторно-тракторной станции. После удара полуосью, глаз, чуть не вылетев из орбиты, перестал общаться с нервной системой и смотрел теперь неизменно влево и вниз. Да и нюх его практически был нейтрализован табаком и спиртовыми парами. Зато чутье не подводило. Это оно дернуло его в сторону тогда, у лесопильни, когда у стоявшего невдалеке состава лопнули хомуты и метровой толщины бревна покатились под откос, давя и круша все на своем пути.

Оно когда-то заставило его выпасть из идущего дикими зигзагами козла за метр до края обрыва. Откатившись в сторону по пологому скату, он молча смотрел, как козел, крутя колесами, описал в воздухе дугу и, хороня под собой участкового, грохнул брезентом о бревна, плотно забившие затон под берегом.

И выжить на сплаве помогло опять же оно, чутье. Сколько народу нашло конец под сомкнувшимися над головой скользкими и верткими стволами! Как легко, казалось со стороны, прыгали сплавщики с бревна на бревно... Но только со стороны. Оказавшемуся на несвязанных бревнах в речной теснине обычно не до смеха. Одно неверное движение, и нога соскальзывает в воду, а следом летишь и сам, без серьезных шансов взобраться обратно, бревна крутятся, не позволяя уцепиться. Найти провалившего под сплавом шансов нет, если даже кому-то и придет в голову искать. Леха продержался девять сезонов, пока чутье не увело его на берег, в село Мочилицы.

Леха не знал, сколько ему лет. Понятие времени в его мире носило черты относительности. Время измерялось рассветами и закатами, холодами и дождями, или просто сосущей пустотой в желудке. Иногда в работу вступал тестостерон, тогда Леху тянуло к коровникам, где между блоками пахнущего дурманом прессованого сена, если повезет, удавалось завалить доярку. Если не везло, приходилось довольствоваться коровой.

Тестостерон, однако, не был главным катализатором физико-химической механики лехиного организма. Главным был спирт. Снижение концентрации спирта в крови отзывалось болью в глазах и конечностях. Начинали подрагивать вечно полусогнутые, покрытые наждачной кожей, пальцы, глаза слезились, и - главное - начинало подводить чутье. То самое чутье, которое неизменно проводило его между зыбями федькиной топи на беспредельные клюквенные мшаники, покрытые, словно кровью, крупной, звенящей ягодой. Мало кто добирался сюда сквозь трясину, похоронившую не одного только Федьку, имя которого укоренилось за ней по необьяснимому капризу природы.

Не меньше двух мешков клюквы выносил отсюда Леха, и не то что бы он не смог больше снести, больше нельзя было, трясина тонко чуяла вес и нещадно карала за жадность. Клюква, в сезон, была в округе всеобщим эквивалентом. Пришлые меняли ее на спирт. Чистый технический спирт Леха любил больше всего. С ним не могла сравниться ни разбавленная гнилью сивуха из лабаза, ни вонючий ром "Havana Club", бутылки которого, занесенные в здешние леса внешнеполитическим курсом Фиделя, в лабазе не принимали, засеивая ими окрестные канавы и овраги.

Сегодня Лехе не повезло. Абстиненция давала знать о себе все сильнее с каждым часом. Сто раз проходил он здесь, между полусгнившей березой ивывернутым, развесившим похожие на медвежьи когти корни, стволом северной сосны, неудержавшейся на краю болота. В этот раз, может от слишком высоко поднятого над головой мешка, а может, просто от рези в глазу, он сделал лишний шаг, прежде чем повернуть направо, к сухому пригорку, до которого уже можно было дотянуться шестом. Трясина не допускает репетиций. Каждый выход на нее - премьера без права повторить дубль.

Нога ушла вниз, в аморфную жижу, мешок, который он нес над головой, упал в воду, второй мешок, привязаный вожжой к спине, притормозил погружение. Леха застыл на мгновение, спокойно глядя на расплывающиеся в стороны полы пиджака.

Чутье сработало одновременно с инстинктом самосохранения. Одним движением он подмял под себя упавший тюк, встал на него правой ногой и вытянул левую из хлюпнувшей вязи. Мешок за спиной продолжал держать, позволяя, откинувшись на него спиной, вывернуться на тропу, прежде чем затопленый тюк ушел навсегда из-под ноги в бездонную глубь.

Леха выполз на косогор и оглянулся. Поверх пузырящейся ряски, как будто уже зная о своей участи, косо плавала кепка. Только сейчас отдельные участки коры головного мозга, еще не затронутые никотинно-алкогольной дегенерацией, начали включаться. Леха зарычал и издал несколько нечленораздельных звуков, среди которых можно было бы разобрать матюки, если бы у него неожиданно оказались слушатели.

Там, в глубине, лежало то, что к вечеру могло оборотиться литром чистейшего девяностодевятипртоцентного спирта. С час просидел он тихо, давая обсохнуть штанам, потом тронулся в путь. Проходя мимо осинника, Леха почуял движение, потом услыхал треск сучьев и затаился, ожидая медведя. Летом медведей можно было не опасаться, они были сыты кореньями и ягодой, но даже и сытому медведю могло придти в голову проверить встречного на стойкость, поронув спину острыми, как акульи клыки, когтями.

Это был не медведь. Из лесу, гулко громыхая толстостенными и негнучими, как железобетон, сапогами, вышли двое. Они прошли совсем рядом с его кустом, громко разговаривая и смеясь. Пришлые... Леха никогда не мог разобрать их чудного говора. Слова были вроде понятные, и матюки попадались часто, но смысл неизменно ускользал, как в новостях, передаваемых по местному радио. Собственно, сейчас он и не пытался понять суть разговора. Леха не мог отвести глаза от висящих у тех за спинами брезентовых рюкзаков, туго набитых ягодой, проступающей мелкими волдырями сквозь брезент.