Александр Неверов - Ташкент - город хлебный

- Ремень-ножик! Ремень-ножик!

- Пуд-пуд-пуд!

20.

Оренбург.

Пасмурное утро.

Прохватывает ветерок.

Сидит Мишка в уголке, из вагона не выходит. Надо бы в город сбегать, на двор маленько сбегать - разговор ночной не пускает. Ладно, потерпеть можно.

Мужики разложились с жарниками около вагонов, ведра повесили. Кто жарит, кто парит - так и бьет капустой в нос. Бабы картошку чистят, мясо режут, огонь губами расдувают. Денежный народ собрался в Мишкином вагоне.

Принес мужик четыре дыни, начал сдачу пересчитывать. Увидал Мишку в углу - отвернулся. Другой мужик табаку мешок притащил: табак здорово по дороге идет. За каждую чашку - пятьсот, а киргизы ни черта не понимают. Шутя можно сорок тысяч нажить, и сам будешь бесплатно покуривать.

Еще двое самовар притащили, машинку для керосину - обед готовить, сапоги с наделанными головками, три топора.

Все утро бегали по оренбургским базарам, набили вагон сверху донизу: табаком листовым, табаком рассыпным, самоварами, ведрами, чугунами, топорами, пиджаками, ботинками, юбками - повернуться негде.

Еропка, мужик маленький, тоже из Бузулуцкого уезда, подцепил часы "американского" золота. Сказал кто-то - часы хорошо в Ташкенте берут - он и купил за двенадцать тысяч. Глядел-глядел на них - головку свернул. Стали часы - нейдут. И к правому уху, и к левому уху прикладывал их Еропка - нейдут. Пропали двенадцать тысяч - кобелю под хвост выбросил.

Или оттого, что часы нейдут, или еще какое горе ущемило Еропкино сердце - увидал он Мишку в вагоне, рассердился.

- Чей это мальчишка едет здесь?

И мужики словно сейчас только увидели Мишку.

- Кто его посадил к нам?

- Ты куда едешь товарищ?

Поглядел Мишка на мужиков, поправил старый отцовский картуз, говорит, как большой настоящий мужик.

- Еду я в Ташкент, дядя у меня комиссаром там.

- А сам откуда?

- Сам я дальний: Бузулуцкого уезда.

- Какой волости?

- Волость у нас Лопатинская.

- А как фамилия твоему дяде?

- Мишка глазом не моргнул.

Фамилья ему - не наша: мне - Додонов, ему - Митрофанов. Брат он приходится моей матери, коммунист.

Еропка, мужик маленький, сказал.

- Я сам Бузулуцкого уезда, двадцать верст от вашего села, а такой фамилии не слыхал: ты, наверно, врешь!

Мишка глазом не моргнул.

- Что мне врать! Справься в орта-чеке, там знают.

- Кого?

- Дядю Василья.

Еропка головой покачал.

- Что-то не верится мне. Который тебе год?

- Четырнадцатый.

Переглянулись мужики, обшарили Мишку глазами со всех сторон:

- Обманывает сукин сын!

Подошел Семен, красная борода, строго спросил:

- Деньги есть?

Мишка глазом не моргнул.

- Есть.

- Сколько?

- А у тебя сколько?

Все засмеялись от такой неожиданности.

- Ай-да, мальчишка! Не сказывай ему - в карман залезет...

Прохор косматый больше всех поверил в Мишкину силу. Подсел поближе, разговор хозяйский завел.

- Давно твой дядя в Ташкенте служит?

- Третий год.

- Там останешься или домой вернешься?

Мишка лениво плюнул мимо Прохоровой бороды.

- Увижу. Понравится - останусь, не понравится - домой поеду. Даст хлеба бесплатного дядя пудов двадцать, и хватит до нового нам.

- А семья большая у вас?

Понравилось Мишке мужиков обманывать - неопытные, каждому слову верят. Поправил старый отцовский картуз, начал рассказывать теплым, играющим голосом. Семья у них небольшая: мать и два брата. Отец в орта-чека служил полтора года - из коммунистов он. Ну, убили его белогвардейские буржуи, теперь им пенсию высылают за это. А который сажал Мишку на той станции, товарищ отцу приходится, самый главный начальник. И письмо от него везет Мишка тому самому дяде, который в Ташкенте комиссаром служит. А этот самый дядя тоже письмо прислал Мишкиной матери: пускай, говорит, приедет мальчишка ко мне, я его поставлю на хорошую должность и хлеба могу выслать без задержки. Два раза Лопатинские мужики ездили к нему. Даст им дядя бумагу казенную - никто не трогает. Которых остановят, у которых совсем отнимут, а они покажут бумагу с дядиной печатью - пальцем не имеют права тронуть.

Наслушался Прохор Мишкиных сказок, позавидовал.

- Ты, видать, здоровый человек! Надо с тобой подружиться маленько.

Мишка глазом не моргнул.

- Чего со мной дружиться! Увидимся в Ташкенте - помогу.

- Как?

- Через дядю...

Сразу обогрела Прохора такая надежда. Заерзал, завозился он около Мишки, и голос ласковый сделался у него.

- Это бы хорошо, мальчишка... Сам знаешь, какие наши дела... Отнимают!

- Со мной не отнимут...

Тут и еще мужик подсел в хорошую компанию: слушать больно приятно.

- Ты что, паренек, не слезешь ни разу?

- Зачем?

- Маленько бы ноги размял.

Мишка улыбается.

- А чего их разминать-то, чай, они не железные!..

Наелись мужики горячей пищи, веселее стали. Трое к бабам легли на колени, трое кисеты развязали - деньги проверить. Один мужик целую кучу наклал бумажек николаевских, другой серебро высыпал в подол. Которые на коленях лежали у баб, песню затянули, Еропка убежал часы продавать.

Целый день ходили нищие по вагонам: бабы с ребятами, мужики босоногие. Подбирали мосолки выброшенные, глядели в вагонные двери страшными, провалившимися глазами. Плакали, скулили, протягивали руки. Боязно стало глядеть Мишке на чужое голодное горе - скорее бы тронуться с этого места. Хорошо, если поверили мужики, а выкинут из вагона - не больно гожа.

К вечеру захотелось "на двор", но выходить нельзя.

Стиснул зубы Мишка, начал в себя надувать, инда пузырь в кишках готов лопнуть. Воды много выпил, дурак, на той станции, а больше терпеть - испортиться можно.

Долго крутился Мишка, поджимая живот: и в себя надувал, и дышать переставал, зубы стискивал - никак нельзя больше терпеть. Огляделся кругом - народу немного. Только две бабы спиной к нему сидят, да мужик в углу поет "Иже херувимы".

Прислонился плечом, в дверях Мишка, будто на станцию глядит, и давай потихоньку пускать, чтоб не шумело.

- Слава богу, все!

21.

Зашумели ночью мужики, закрутились, тревогой охваченные. Первым прибежал Еропка, словно сумасшедший.

- Машинист не хочет ехать! Задние деньги собирают. Если здесь сидеть - дороже встанет.

- Сколько надо?

- По ста рублей с человека.

- Ах, мошенники!

- Тише, дядя Иван, не надо ругаться. Здесь сидеть - дороже встанет.

Сели кольцом мужики в темном переполненном вагоне, вытянули бороды трясучие, словно колдуны лохматые. Расстегнули нехотя пуговицы у верхних штанов, вытащили дрожащими руками глубоко запрятанные десятки из нижних штанов. Дорого стоит копеечка мужицкая! Шумят в темноте бумажки, двигаются бороды вздернутые, одна на другую натыкаются.

- Все дали?

- Все.

- А мальчишка как?

- Ну-ка, разбуди его!