Семен Подъячев - Среди рабочих

— Известно, — согласился Юфим. — Плохо твое дело, — добавил он.

— Так-то плохо, милый, так-то! Десятый год маюсь, извелась вся… В люди итти стыдно… Ну, что же мне, милый, делать-то? И не придумаю… Ах, да связали вот они меня, проклятые!.. У-у-у, черти!

Она опять со злостью толкнула мальчика и еще пуще заплакала. Мы молчали, потупясь. И, кажется, у всех одинаково нехорошо было на душе.

— Кабы не они, — заговорила женщина снова, — плюнула бы я на него… ушла бы, куда глаза глядят… Ешь, собака, да незнамая!.. Вот проснется к вечеру… Ужо посмотрите, каков бурлак: морда-то лопнуть хочет… Хуже-то он для меня, милый, зверя лесного, волка!.. Не слыхала я от него, опричь матюгов, слова ласкового… Пьяный да слюнявый лезет… Во грехах и детей рожу, за носилку… Каждый год, почитай, рожу…

— Так как же тебе быть-то? — воскликнул Юфим.

— Вот, как хошь!

Она жалобно улыбнулась, замолчала и снова принялась за шитье. Дети присмирели и сидели жалкие, как брошенные птенчики… Со двора доносилось пение петухов и крик уток…

— Н-да, — глубокомысленно произнес дядя Юфим, — и через злато, видно, слезы льются… Ох-хо-хо! Видно, скоро свету конец: муж на жену, сын на отца, брат на брата. Водочка это… Хитрость пошла промежду людей, обман, нажива… В писании сказано: «Обовьет паутина весь свет белый… побегут по земле и полетят по воздусям жуки черные с железными носами… Тут и свету конец!..» И все верно, и все это верно!..

Он замолчал и стал делать папироску; молчали и мы. В сенях послышались шаги, дверь отворилась, и в кухню вошла хозяйка, неся с собой заступы.

— Ну, вот вам, ребятушки, струмент! — сказала она и, обернувшись к молодой невестке, спросила: — Не слыхать, не шевелится?

— Нет, — ответила молодая, не поднимая головы от работы.

— А ты, никак, опять ревела? — спросила свекровь. — Дура ты, дура, охота…

— Заревешь! — сказал дядя Юфим.

— А нешто она вам сказывала?

— Сказывала. Чудна голова! Да вы ему хоть вина-то бы не давали… вот бы он и не пил.

Хозяйка усмехнулась.

— А мы не жалеем, родной, водки-то: пей хучь в три горла, — авось, господь даст, захлебнется, подохнет скорей… Тогда и пить бросит.

— Да уж тогда верно, что бросит! — сказал Юфим и добавил:- Чудеса в решете: дыр много, а вылезть негде!..

Хозяйка показала нам место, где рыть яму, и мы дружно принялись за работу.

Верхний слой земли был мягок и легко поддавался лопатам. Дальше пошла глина, твердая, как камень, и рыть стало трудно. Принесли лом, длинную железную, фунтов в двадцать, палку, и стали ею работать по очереди. Работа пошла скорее.

Вечером, когда село солнце и пригнали скотину, хозяйка позвала нас ужинать. Мы зачистили лопаты и пошли. На кухне было почти совсем темно. Хозяйка зажгла небольшую лампочку, висевшую над столом. Мы помыли руки из глиняного «с рыльцем» умывальника и, обтерев их о тряпку, висевшую тут же, уселись за стол.

— А где ж молодая, не видать? — спросил дядя Юфим.

— В ночевку пошла, ко вдове тут к одной недалече, — ответила хозяйка и, поставя на стол чашку со щами, села сама на скамью.

— А житьишко ейное, похоже, желтенькое?.. — сказал дядя Юфим, принимаясь хлебать вкусные, из белой капусты со снетками, щи.

— Ох, уж и не говори, родной! — воскликнула хозяйка и махнула рукой. — Не говори — срамота на все село. И бог его знает: напущено на него, что ли.

— А вы бы в Нахабино съездили, свозили б, помолились.

Хозяйка опять махнула рукой и с грустью сказала:

— Были, возили…

— Ну, что ж?..

— Грех один: зарок взял на полгода не пить… перед крестом, евангелием клялся, а сам, идол, в тот же день налакался. С той поры зачертил, индо волос дыбом встает, страсть!..

— Грехи! — произнес Юфим. — Полечить бы его как.

— Да как лечить-то, нет такого человека… Ты, родной, не слыхал ли средства какого, а?

Дядя Юфим помолчал, пережевывая кусок хлеба, и потом, расправя пальцами усы, сказал:

— Как сказать… слыхал я… Достоверено сказать не могу, ну, а только слыхал и, будто, помогает… Сделай ты, милая, вот что, — продолжал он, немного помолчав и подумав:- возьми ты половину аль там боле, дело твое… Пробку из ней, примерно, эдак вытащи… не совсем вытащи, а чтоб, значит, только дух из нее выходил малость… и поставь ты эту половинку в стерву… Издохнет, скажем, лошадь аль там корова: шкуру ейную сдерут… дух из нее пойдет… ты, значит, в нутро ей эту спасудину. И пущай, значит, стоит она в ней, покуда воронье всю стерву не сожрут. А там вынь и поднеси ему стакашек в те поры, когда он с похмелья… Коли начнет с души рвать, говори: слава богу!.. попритчило ему… Ну, коли не сорвет — крышка… говори тогда: злой дух в нем.

Хозяйка промолчала. Видя, что мы кончили со щами, она встала и, сняв со стола чашку, пошла к печке. В это время. в сенцах послышался шум. Дверь отворилась настежь, и к нам в кухню, переступив порог, вошел человек.

Человек этот был полураздет. На нем была длинная кумачовая рубашка и полосатые короткие штаны… На ногах резиновые калоши на босу ногу…

Увидя нас, он на минуту остановился около порога, что-то думая, шагнул вперед и, растопыря руки, закричал хриплым голосом:

— Максим, на-а-адуйся!

Мы глядели на него, и он глядел на нас.

После продолжительного молчания он снова закричал:

— Максим, надуйся! Что за народ? — хриплым басом произнес он, садясь на скамью рядом с Терехой-Вохой. — Как без моего спроса могли, а? Кто здесь хозяин, а?.. Максим, надуйся!.. — опять закричал он и ударил себя кулаком в грудь. — Я! — выкрикнул он, тараща пьяные оловянные глаза. — Максим, надуйся!..

— Будет тебе орать-то, ду-у-урак! — сказала хозяйка, ставя на стол чашку с кашей. — Медведь рамейский!.. На что ты похож-то… у-у, лешман! Ни стыда в тебе, ни совести…

— Максим, надуйся! — крикнул он снова и вдруг, схватив стоявшую на столе бутылку с постным маслом, вылил из нее все масло в кашу. — Жрите! — закричал он. — Кашу маслом не испортишь. Ма-аксим, надуйся!..

Возмущенная хозяйка схватила его левой рукой за волосы, а правой стукнула несколько раз по толстой короткой шее, приговаривая:

— Вот тебе надуйся! Вот тебе надуйся! Вот тебе надуйся! Не озорничай, разбойник!

Смешливый Тереха-Воха громко захохотал. Дядя Юфим перекрестился и с серьезным лицом полез вон из-за стола. Мы за ним.

— Куда же вы? Сидите! — сказала хозяйка. — Я другой наложу.

— Спасибо, — сказал Юфим, — сыты… много довольны.

— Вы уже не взыщите, сделайте милость, — просила хозяйка, — пьяный человек… дурашливый… Коли хотите, я самовар согрею, а? Будете пить-то?..

— Да оно не мешает, — ответил Юфим, — чай пить — не дрова рубить…

— Где ключи от лавки? — закричал вдруг пьяный «хозяин».

— Я вот дам тебе ключи! — ответила хозяйка. — Иди, бесстыдник, отседа!