Семен Подъячев - Среди рабочих

Отец Зосима улыбнулся и сказал:

— Друг об дружке — бог обо всех… А нам где взять?

Он сходил к казначею, принес наши паспорта, деньги, и мы, пообедав в последний раз на трапезной, попрощавшись с отцом Зосимой, Пименом и отслужив молебен, покинули монастырь.

Прошло два дня… Мы отошли верст за шестьдесят, нигде не найдя работы. По деревням только начали косить усадьбы, а настоящего покоса не было.

Местность, где мы проходили, была глухая, лесная… Народ по деревням жил, по выражению дяди Юфима, серый, лапотники, говорившие на «о» и смотревшие на нас подозрительно.

Наконец, на третий день уже к вечеру, придя в большое село Уткино, напившись в трактире чаю, мы разговорились с хозяином, и он, узнав в чем дело, предложил нам остаться у него.

— Завтра — воскресенье, помочь у меня будет… пять человек придут… Коли желаете косить, косите за водку… Ну, а опосля завтра, в понедельник, начнете, как надо….

— А много ль положишь? — спросил дядя Юфим. — Знамо уж, харчи твои, чай твой.

Трактирщик долго и упорно торговался с нами, но, наконец, сошлись на полтиннике. Мы отдали ему паспорта и остались.

— Так завтра поутру помочь у меня, — опять повторил хозяин. — Водку-то пьете?..

— Пьем… Как, чай, не пить…

— Ну, и отлично… Косы у меня есть… побить надо только… бой тоже есть… молоток, бабка… ноне, пока засветло, побили бы косы-то… Спать на дворе будете… стойло там пустое есть… солома… Вам гоже будет, мягко… В избе-то тесно… бабы… то, се… — Он постучал кулаком в стену: — Эй, Марья, поди сюда…

— Сейчас! — послышался за стеной тонкий голос, и немного погодя в трактир, громко хлопнув в сенях дверью, вошла толстая, как копна, баба.

— Чаво? — спросила она.

— Проводи вот ребят в стойло, где солома, укажи им… Да дай косы… на сушиле они… сыми там… бой дай… Где он, не знаешь?..

— Чай, на палатцах… там валялся, словно.

— Сыщи… Побейте косы-то, а там ужинать… Марья, ты им ужо налей похлебать… мурцовку, что ли, сделай, коли щей нехватит.

— Ладно! — ответила баба. — Кто их знал, что придут… щей-то мало… Пойдемте…

Она провела нас на двор, указала стойло, где нам предназначалось жить, сняла с сушила косы и принесла бой.

Мы вошли на задворки, где лежала толстая очищенная «лапа», и, заколотив в нее «бабку», пристроив кол с веревочкой, на которую вешалось косье, стали бить косы.

Косы оказались старые, ржавые, к бою мягкие; во время работы косы приходится беспрестанно точить, иначе они не будут резать, и тогда приходится ими не косить, а, как говорят, «тяпать», то есть налегать на плечо, брать на силу.

— Ну, ребята, вот так косы! — ворчал дядя Юфим. — Эдакими косами траву только мучить.

Покончив с этим, мы пошли в свое стойло и легли на солому, поджидая, когда позовут ужинать… Стемнело… Из поля пригнали скотину, и мы очутились в соседстве с коровами, лошадьми, овцами…

— Неужто ж мы этого только и стоим, — ворчал дядя Юфим, — чтобы вместе со скотом… Ишь, дух какой тяжелый… Да и сыро… Ну-ну!..

Подоив коров, толстая баба позвала нас в кухню ужинать, для чего устроила нам мурцовку с кислым жиденьким квасом, с зеленым луком и снетками и, поставив на стол чашку, сказала:

— Не взыщите… боле ничего нет.

Мы поели мурцовки и, прозябнув (квас был холодный), пошли спать.

— Коли так станет кормить, — сказал Малинкин, — то ну его к лешему и с работой!

Утром, еще солнце не вставало, хозяин разбудил нас. — Вставайте… пора… Скоро, чай, мужики придут.

Мы встали и пошли к колодцу, умылись. Немного погодя пришли и мужики.

— Здорово, ребятушки, здорово, милые! — весело приветствовал их трактирщик, радостный и довольный их приходом, ровно как и ведренным утром, — спасибо пришли… Погода-то больно хороша… Неохота упустить вёдро…

Утро, действительно, было прекрасное. Солнце еще не взошло, но уже весь восток горел, как в огне. Кое-где разбросанные золотые облачка расстилались по небу и уходили куда-то, словно таяли. В чутко дремлющем утреннем воздухе начинали раздаваться живые звуки: вот где-то вдали послышалось тонкое ржанье жеребенка… вот заблеяли овцы… пастух заиграл на жалейке песню, ясно выговаривая:

Влажный ветер набегал волной… Под горой, вдали, дымилась речка… Роса крупными алмазами блестела на траве, тихо шушукались листья; медовый запах шел от цветущей липы: над этой липой уже кружились и гудели пчелы, а с поля доносились крики перепелов и пение жаворонков.

— Ну, братцы, идемте, — сказал трактирщик, — пора… Сейчас, гляди, и солнышко выглянет.

Он пошел впереди… Мужики и мы, брякая брусками, гуськом потянулись следом. Итти до лужка, как оказалось, было с версту. Трактирщик повел нас, чтобы сократить путь, не по дороге, а межой, через овес…

Зеленой чертой ложились наши следы по росистой траве. На меже росли полынь, кашка, мята, издававшая сильный запах. В овсе по сторонам кричали перепела; жаворонки то и дело взвивались кверху и быстро падали опять, точно камушки. Заяц-русак, весь мокрый от росы, выскочил из овса на межу, увидал нас и присел; послушал, шевеля ушами, и пустился бежать по меже, вскидывая задом.

— Держи! — крикнул идущий впереди трактирщик.

— Держи! — звонко раздался его голос в соседнем лесу. Придя на место, трактирщик остановился, достал из кармана пиджака платок, утер лицо и сказал:

— Ну, вот, Прохор, начинайте… Вон до энтого места, до барской канавы… Ты передом-то пойдешь?

— Да все одно, чай…

— Нет уж, сделай милость, иди ты… Уж я тебя знаю… им противу тебя не выстоять…

— Конфузишь, Илья Михайлыч, — отозвались мужики. — Нешто мы косить не умеем, аль не кашивали?

— Ну, ладно… передом, так передом, — сказал мужик, которого трактирщик назвал Прохором, и стал точить косу.

Мы все последовали его примеру. Звучное лязганье далеко понеслось по чуткому утреннему воздуху.

— А и прокосы длинны будут! — сказал Прохор, отточив косу и сунув брусок в брусочницу. — Так до канавы, говоришь?..

— До канавы… до самой канавы.

— Ладно… Ну, ребята, не отставать… Прокоса по три до завтрака отмахнем… Господи, благослови!

Он поплевал на ладони, отставил немного вперед левую ногу, взмахнул косой и пошел. Худой мужик, тощий и длинный, подождал немного, дал ему отойти и тоже пошел.

Пройдя шагов двадцать, идущий впереди мужик остановился, нагнулся, поднял горсть травы, обтер косу, поточил ее и, подождав, когда мы сделаем то же, опять пошел. Казалось, он не косил, а играл. Коса у него не резала, а, как говорят мужики, «мылила». Тщедушный, длинный мужик, идущий за ним, торопливо махал со всего плеча, «тяпал», стараясь не отставать.