Семен Подъячев - Мытарства

— Лежу я, — снова началъ рыжій, — долго лежу, и вотъ начинаютъ появляться черви въ гробу. Откуда они берутся — не знаю, только я чувствую какъ они ползутъ по моему тѣлу, холодные, мокрые, скользкіе, ббрр!… Много ихъ и все разные: толстые, тонкіе, длинные, короткіе, и вотъ всѣ они начинаютъ точить мое тѣло, вотъ всего они меня съѣли, кости одни остались, черепъ лежитъ, ощеривъ зубы; вотъ рухнула на меня земля и придавила, кости отскочили одна отъ другой, и черепъ лежитъ уже не навзничь, а на боку, и страшно глядятъ двѣ дыры, гдѣ были когда-то глаза, въ черную холодную землю! О-охъ!..

Онъ замолчалъ и перевелъ духъ. Я вздрогнулъ. Нелѣпый разсказъ странно овладѣвалъ мною, какъ кошмаръ.

— Господи, помилуй насъ грѣшныхъ! — опять проговорилъ старикъ.

— Что же дальше? — спросилъ я

— Что дальше? Да что: страшно мнѣ стало, вскочилъ я, одѣлся да поскорѣй домой, и ничего… не простудился вѣдь.

Онъ замолчалъ и легъ навзничь. Старикъ тоже легъ. Въ каморкѣ стало тихо. Только слышно было, какъ съ улицы по стекламъ стучитъ сухой снѣгъ да глухо шумитъ вѣтеръ. Я снялъ пальто и, подостлавъ его, тоже легъ. Но не спалось. Мы всѣ трое лежали и думали каждый свои думы, и всѣмъ намъ, кажется, было одинаково тоскливо, постыло и жутко.

— Семенъ! — окликнулъ меня старикъ.

— Что?

— Не спишь?

— Нѣтъ.

— А ты спи! Спи, я тебѣ говорю!

— А ты что не спишь? — спросилъ рыжій и, обернувшись ко мнѣ, произнесъ:- жутко, а?!

— Что жутко? — спросилъ я.

— Такъ, вообще, жить жутко!… Люди-то ужъ больно того…

— Не суди людей, — сказалъ старикъ и опять сѣлъ, — не суди, грѣхъ!… Не люди виноваты, а мы сами… Мы то нешто лучше, а? Подумай-ка!

Рыжій засмѣялся и, махнувъ рукой, сказалъ:

— Всѣ хороши! Чудакъ! Да развѣ я себя хвалю: я самъ подлецъ; такъ я говорю, вообще… Потому видалъ кое-что на своемъ вѣку, всего было…

— Что-жъ ты не живешь, какъ должно? — опять сказалъ старикъ, — зачѣмъ бродяжничаешь? Православныхъ объѣдаешь…

— Зачѣмъ, зачѣмъ!… такъ стало быть, надо!…

— А давно вы такъ-то? — спросилъ я.

— Что?

— Ходите?..

— Да ужъ давненько! — Онъ помолчалъ и, обратившись къ старику, сказалъ: — Я тебѣ, старикъ, скажу, какой разъ со мной случай былъ, и какой я подлецъ есть. Слушай-ка. Жилъ я тогда въ Москвѣ, хорошо жилъ… только пилъ сильно… Какъ я свихнулся и на эту дорогу попалъ, по которой теперь хожу, я вамъ разскажу послѣ, а теперь вотъ мнѣ вспомнился одинъ случай. Шелъ я, помню, разъ передъ вечеромъ домой по бульвару полупьяный, и попался мнѣ навстрѣчу человѣкъ одинъ, не молодой ужъ, одѣтъ прилично, лицо пріятное и страсть какое грустное… Поровнялся со мной, — а шелъ-то я не по главной аллеѣ, а по боковой, въ сторонкѣ, и гуляющихъ здѣсь не было, — посмотрѣлъ да и говоритъ мнѣ потихоньку: «Будьте добры, дайте на хлѣбъ. Не ѣлъ вторыя сутки». Остановился я, посмотрѣлъ на него, вижу: человѣкъ не вретъ… И странная мнѣ пришла мысль въ голову, странная и ужасно подлая! Захотѣлось мнѣ унизить этого человѣка и посмотрѣть, что изъ этого выйдетъ…

Досталъ я три рубля, показалъ ему и говорю: «вотъ, говорю, я вамъ отдамъ эти три рубля, если вы встанете на колѣни и сапогъ у меня поцѣлуете»… А самъ эдакъ ногу впередъ выставилъ…

…Посмотрѣлъ онъ на меня, трясутся, вижу, у него губы и поблѣднѣлъ весь; подумалъ, подумалъ, вижу, трудно ему, борется… однако, кончилъ тѣмъ, что опустился на колѣнки и поцѣловалъ сапогъ… А я его эдакъ будто нечаянно по носу сапогомъ-то чикъ! — Извини, говорю, не нарочно. Отдалъ ему деньги… Взялъ онъ и говоритъ: «Мужикъ ты»! Такъ это меня взорвало… «А вотъ, говорю, хоть и мужикъ, а деньги-то ты у этого мужика ваялъ да еще и ногу поцѣловалъ.» — «Мнѣ, говоритъ, жрать нечего. Не я цѣлую, а голодъ. У меня, говоритъ, жена, дѣти, мать слѣпая». — Эка штука, отвѣчаю, мнѣ кабы и жрать нечего было, такъ я бы и то не сталъ этого дѣлать, что ты сейчасъ сдѣлалъ… вотъ тебѣ и «мужикъ»… А ты дворянинъ, что ли?.. Плюю я на тебя…

И пошелъ отъ него прочь… Только слышу, догоняетъ онъ меня… Сопитъ, какъ запаленная лошадь.

— На, говоритъ, возьми свои деньги назадъ… Стыдно тебѣ, когда-нибудь будетъ… вспомнишь, мерзавецъ, это. — «Что-жъ, говорю, давай. Я ихъ вотъ на землю брошу, а ты поднимешь». — Подлецъ ты, говоритъ, мерзавецъ. Ты самъ поднимешь… — и швырнулъ деньги на землю. — Нагнулся я, поднялъ и говорю:

— «Задаромъ ногу-то, значитъ, поцѣловалъ». — Засмѣялся и пошелъ отъ него прочь. Отошелъ шаговъ десять, оглянулся, стоитъ онъ, смотритъ на меня. Остановился я и крикнулъ ему: — «А жена-то съ дѣтишками все-таки не жрамши будутъ»!… и пошелъ, не оглядываясь… Хорошъ эпизодецъ, а?..

Онъ замолчалъ и посмотрѣлъ на насъ. Я ничего не сказалъ, а старикъ подумалъ и сказалъ:

— Нашелъ чѣмъ хвастать… Подлецъ и есть!

— Ну то-то же! Да мало ли, — началъ опять рыжій, — что со мной бывало и что я продѣлывалъ, пока не попалъ на свою настоящую точку… Я давеча говорилъ вамъ, — обернулся онъ ко мнѣ,- что у меня отецъ строгій былъ, бывшій крѣпостной… Понятія у него самыя дикія были. Хамъ, однимъ словомъ, съ ногъ до головы, царство ему небесное, не тѣмъ будь помянутъ. Жилъ я у него лѣтъ эдакъ до двадцати трехъ и надоѣлъ ему до смерти… Видитъ онъ, что я дѣлать ничего не хочу, а только книжки читаю, да барина изъ себя корчу, прогналъ меня. Говоритъ: «Ступай отъ меня ко всѣмъ чертямъ. Не стану я тебя держать… Добывай себѣ хлѣбъ. Можетъ, узнаешь, какъ люди живутъ, очухаешься». Далъ мнѣ деньжонокъ и того… выставилъ! — «Ищи, говоритъ, мѣсто. Люди ищутъ, находятъ». — Ну, отправился я въ Москву, кое-какіе знакомые были, просить сталъ. Пріискали мнѣ мѣсто, въ магазинъ къ купцу одному. Сталъ я жить, приглядываться. И скоро постигъ купца этого! Понравился ему. Полюбилъ онъ меня… Стали у меня деньжонки водиться. Одѣлся франтомъ, водочку сталъ попивать, мѣста разныя эдакія узналъ, вошелъ во вкусъ… Прожилъ годъ, совсѣмъ привыкъ, въ выручку сталъ лазить… Умѣлъ скрывать. Хозяинъ во мнѣ просто души не чаялъ. — «Честный ты, говоритъ, Мишутка, парень». — Ладно, думаю, честный!… Разъ, помню, у насъ разговоръ былъ… Онъ говоритъ: «Вотъ мнѣ, это ему-то то есть, люди за добро зломъ платятъ. Не одинъ разъ такъ было». А я, понимаете, такое удивленное лицо сдѣлалъ и спрашиваю: — «Да неужели, Иванъ Петровичъ, такіе люди есть? Господи, да какъ же это за добро зломъ?!» — «А ты, думаешь, какъ? Эхъ ты, говоритъ, Емеля, простота!» и по плечу меня похлопалъ. «Жизни ты, братъ, не знаешь, простъ! Материно молоко на губахъ не обсохло»… Слушаю я его, разиня ротъ. А онъ-то, дурья голова, передо мной распинается. Эхъ ты, думаю, скотина, дуракъ! — Ну, ладно, такъ и жилъ я. Знакомство у меня завелось и, между прочимъ, одна сваха, т. е., собственно говоря, и не сваха, а прямо-таки сводня. Познакомился я съ ней, и вотъ тутъ у меня романъ затѣялся… Пошло все къ чорту, и свихнулся я. Объ этомъ вотъ я вамъ и разскажу сейчасъ… Хотите?.. Дѣдъ, хошь, а?..