Дмитрий Мамин-Сибиряк - Именинник

Мужчины подхватили Ханова под руки и увели в столовую, где его уже ожидала налитая рюмка водки. Генеральша ходила по зале с Анной Ивановной и вполголоса рассказывала, какое отрадное впечатление произвел на нее Пружинкин и как она полюбила его с первого раза.

— Нам именно таких людей и нужно, раскольница! — повторяла Софья Сергеевна с разгоревшимся лицом. — Ведь вы его давно знаете?..

Анна Ивановна тоже была рада и в коротких словах передала, что такое Пружинкин, и, между прочим, что он человек не от мира сего, и что Марфа Петровна его сильно эксплоатирует.

— Кстати, с каким смешным письмом послал его ко мне Павел Васильевич, — не утерпела генеральша и передала Анне Ивановне письмо. — Это только я вам показываю, голубчик, и никому другому.

Пробежав письмо, девушка молча возвратила его и как-то сбоку посмотрела на генеральшу.

— Не правда ли, как забавно написано? — спрашивала Софья Сергеевна.

— Признаться, я этого не нахожу… Я считала Павла Васильевича… несколько другим человеком. Чувствуется какая-то неискренность, фальшь…

— Да ведь он писал это наскоро, притом был уверен, что его не выдадут… В самом деле, человек завален делами, и его же одолевают разные ненужные люди. Поймите, раскольница, и поставьте себя на его место!..

— Я знаю только то, что на его месте никогда не позволила бы себе подобной выходки.

Генеральша очень огорчилась и капризно надула свои розовые губки. Она ожидала совсем не такого эффекта, и эта раскольница просто придирается к ней.

— Я вечно попадусь в историю со своей доверчивостью!.. — говорила она, когда Анна Ивановна стала прощаться. — Мне нельзя давать интимных поручений.

Анна Ивановна предложила Пружинкину довезти его до Черного рынка, — ей нужно было заехать в какую-то лавку. Старик чувствовал себя таким усталым и разбитым. Ему сделалось как-то просто больно, как человеку, хлебнувшего лишнего.

— Вам не понравилось у генеральши, Егор Андреич? — спрашивала Анна Ивановна, когда они уже подъезжали к рынку.

— Не то, чтоб не понравилось, Анна Ивановна… Может быть, я не понимаю, стар стал…

Девушка сдержанно замолчала, точно она боялась, что Пружинкин скажет сейчас то, о чем она боялась думать даже одна.

— Это вам с первого раза немного дико показалось, — заговорила она, когда экипаж остановился, — но тут были прекрасные люди, как Прасковья Львовна или Курносов… Наконец, сама Софья Сергеевна такая добрая душа.

— Уж это что говорить, Анна Ивановна: добры, можно сказать, свыше всякой меры… Ихнее дело, конечно, а мне удивительно, как это Марфа-то Петровна допустила вас в такую компанию?

В ответ на эти слова Анна Ивановна только улыбнулась.

Знакомство генеральши с Марфой Петровной состоялось довольно оригинальным образом.

В Мохове генерал Мешков был приезжим человеком; он явился откуда-то из внутренних губерний. Может быть, он уехал из родных мест отчасти потому, что женился стариком на молоденькой эксцентричной девушке, не имевшей ни роду, ни племени. Такой неравный брак в насиженном родном углу мог сделаться источником тех мелких неприятностей, которые отравляют жизнь даже действительных статских советников. Сам генерал был человек аккуратный, деловой и добрый, желавший кончить свои дни самым мирным образом. В Мохове никого из старых знакомых не было, значит, некому было поднимать всю генеральскую подноготную и допытываться, что и как. Эти расчеты оправдались, и моховский Beau monde встретил генеральскую чету, как комбинацию очень оригинальную, и только. Софья Сергеевна отлично одевалась, окружила себя избранным обществом, позволяла немного ухаживать за собой, но оставалась примерной женой и, показываясь в обществе с мужем, поражала всех своим счастливым, улыбающимся видом. Муж относился к ней, как к ребенку, и снисходительно дежурил в театре и клубе, когда Софья Сергеевна хотела веселиться.

Но у генерала случились какие-то неприятности по службе, потом он сам прибавил себе простуду, провожая жену в театр, и дело кончилось тем, что старик слег в постель, вылежал столько времени, сколько полагалось, выпил аккуратно все лекарства, какими отравляют последние дни умирающих, и в назначенный докторами день умер так же аккуратно, как и жил.

— Sophie… берегись… ты еще так молода… — были последние слова умиравшего действительного статского советника, который силился сказать плакавшей жене еще что-то, шевелил языком, дергал рукой и наконец бессильно закрыл глаза навсегда.

Лечил старика доктор Глюкозов, добродушный и молчаливый господин; он присутствовал при этой сцене и невольно подумал: «Да, скверно умирать, когда остается такая молодая жена… Гм! Все может быть…» Софья Сергеевна рыдала, как ребенок, потерявший отца, а утешал ее один доктор Глюкозов, потому что ни родных, ни особенно близких знакомых в Мохове у генерала не было.

— Бывает, Софья Сергеевна… да… — говорил доктор, отпаивая генеральшу холодной водой, — так уж наша жизнь устроилась… гм… да… Послушайте, я пошлю к вам жену, а то одной вам оставаться в таком горе как-то неловко.

Явившись на свой пост, Прасковья Львовна сначала отнеслась к «аристократке» свысока, но потом забыла свою демократическую роль и вошла в положение молоденькой красавицы-вдовушки. Выждав время, она объяснила довольно грубо, что, собственно говоря, тут и убиваться не о чем; этот брак был самым несправедливым социальным явлением, а в физиологическом отношении он был преступлением… Нет любви, нет и брака, а старик, женившийся на ребенке, — это отвратительно! Тронутая этим участием и грубоватой откровенностью, Софья Сергеевна должна была согласиться, что Прасковья Львовна права, и рассказала свою несложную историю. Она была незаконной дочерью одного волжского помещика, который держал у себя целый крепостной гарем. Мать умерла после родов, а ее выкормила какая-то отставная «метресса». Помещик-султан, желая отвязаться от мозолившей глаза девчонки, отдал ее в один из тех пансионов, где воспитываются забытые всеми дети и где устраиваются такие неравные браки, как и в данном случае: шестнадцати лет Софья Сергеевна вышла за старика, которому было пятьдесят с хвостиком.

— Хороши эти негодяи-мужчины, нечего сказать! — возмущалась Прасковья Львовна, — и папенька хорош, а муженек еще лучше… О, мерзавцы!..

На мужа перенесла Софья Сергеевна те неиспытанные чувства, которыми освещается детство, и, когда его не стало, она почувствовала известную пустоту и плакала о добром старике, который оставил ей порядочное состояние. Потихоньку же от Прасковьи Львовны генеральша выписала себе папашу, которым был, как читатель догадывается, уже знакомый нам Ханов. Старик к этому времени успел промотаться до зла-горя, и помощь прилетела к нему в самую злосчастную минуту. Он явился в Мохов и поселился у дочери под именем «дяди». Небольшие карманные деньги Ханов проигрывал в клубе, а через год Софье Сергеевне предъявили целый букет векселей, выданных милым папашей. Вот по этому делу ей и пришлось в первый раз отправиться к Марфе Петровне, которая при случае скупала дешевые «вексельки».