Дмитрий Мамин-Сибиряк - Весенние грозы

Раз Катя попалась. Она стояла перед зеркалом и рассматривала в него свое лицо. Именно на этом невинном занятии её и застала Любочка.

— Катя, ты ли это?

— Я… а что?

— Мне стыдно за тебя, мой друг… Да и на зеркале могут образоваться дыры, если часто и так усердно смотреться в него, как ты. Зачем же портить хорошую и полезную вещь?

Катя совсем растерялась, покраснела и не нашлась, что отвечать. Любочка захохотала.

— Знаешь, что я тебе скажу? — заговорила Любочка. — Это глупо… да. Пусть смотрятся в зеркало кисейные барышни, которые для этого и созданы. А знаешь, говоря откровенно, я сама этим занималась еще в третьем классе. Ты не замечала? Я даже плакала от огорчения, что Клочковская красивее меня. Ха-ха!.. А теперь мне всё равно. И знаешь почему? Для чего все девушки так хотят быть непременно хорошенькими? Чтобы нравиться мужчинам… Это обидно. Неужели я буду жить только для того, чтобы иметь честь понравиться какому-то Сидору или Карпу? Благодарю покорно… Я просто хочу быть человеком. Не урод, не безобразна — и прекрасно.

У Любочки теперь прорывалось какое-то резкое настроение, странным образом сменявшее её обычную веселость. Так было и теперь.

— А согласись, всё-таки приятно видеть красивое лицо и красивую фигуру, — говорила Катя. — Это всегда было и всегда так будет… Для кого пишутся стихи, музыка? Всё для неё, для красивой женщины… Для неё и цветы благоухают, и солнце поднимается, и все радости.

— Вздор… Я буду счастлива вот такой, какая есть.

— А как ты находишь меня: красива я или нет?

— Так себе… До красавицы не дошла, а если бы я была мужчиной, я бы женилась на тебе. Я люблю таких бледненьких и худеньких… Меня возмущают румяные лица, как мое. Что-то такое вульгарное и совсем не поэтичное… А в сущности, говоря откровенно, мне жаль тебя, Катя. Не стоит… брось… Ты понимаешь, о чем и о ком я говорю? Вот посмотри, как мы обе останемся при печальном интересе. Э, свет не клином сошелся… Я прошлым летом внимательно присматривалась к Грише и нашла, что он порядочная пьяница.

— Ну, уж это ты ошибаешься.

Девушки давно не говорили откровенно на эту тему, несколько лет, и Катя очень сконфузилась.

Великим событием в их жизни было то, когда они отправились в первый раз в театр. Раньше о таком удовольствии они не смели и подумать, а тут сама Поликсена Карловна пригласила их с собой в ложу.

— Вы никогда не бывали в театре? — удивлялась она. — Никогда? О, значит, вы ничего не видали… Для этого стоит жить на свете.

Даже отказаться было неудобно. Марфа Даниловна ворчала, а Петр Афонасьевич одобрял.

— Я сам, когда был холостой, два раза ходил в театр, — рассказывал он. — Представляли в первый раз кардинала Ришелье, а во второй «Дитя в лесу». Отлично было. И еще одна барышня танцовала с бубном.

Теперь давали пьесу Островского «Без вины виноватые». Катя ужасно волновалась с самого утра, и ей всё казалось, что или театр сгорит до представления, или все актеры захворают. Но не случилось ни того, ни другого, а они с Любочкой сидели в ложе бенуара и в первый раз осматривали театральную залу. Её всё здесь поражало и подавляло роскошью, начиная с грубо размалеванного занавеса. В ложе, кроме Поликсены Карловны, сидел еще Огнев, скучающими глазами смотревший на собиравшуюся в партере публику. Как тут можно было скучать? Вон Поликсена Карловна и та совсем другая сегодня, такая веселая и довольная.

Этот первый спектакль произвел на Катю неизгладимое впечатление. Она была в восторге, нет, больше. Ведь на сцене говорили много такого, что она сама думала и чувствовала. Как ей было жаль этой бедной девушки-швеи, которую так бессовестно обманывал этот дрянной чиновник. Катю возмущало, что Огнев всё время ворчал и был недоволен артистами.

— Эх, разве так играют? — возмущался он.

— Нужно довольствоваться и этим, — спорила с ним Поликсена Карловна. — Разве Незнамов плох? Конечно, провинциальная труппа…

— Обидно за искусство…

Огнев принадлежал к разряду тех строгих провинциальных театралов, которые всегда недовольны. Он каждый антракт ухолил в буфет и возвращался всё мрачнее.

— Вам нравится? — спрашивала Поликсена Карловна, увлекавшаяся актером, игравшим Незнамова. — Не правда ли, сколько благородства… чувства…

Женщины плакали в последнем акте, и Любочка, конечно, тоже. Катя вся замерла, очарованная всем происходившим. Вот где настоящая жизнь и настоящие люди… Поликсена Карловна была права в своих восторгах театром. Закончился спектакль глупейшим водевилем «Утка и стакан воды», причем Любочка хохотала до слез, так что на неё начали смотреть из соседних лож.

— M-lle Печаткина… — шептала Поликсена Карловна, делая привычно-строгое лицо. — На нас наводят бинокли… так нельзя…

Но удержать Любочку было не так-то легко. Она краснела, сдерживая душивший её смех, и кончила тем, что раскашлялась на весь театр. Теперь публика смеялась уже её смехом, а один актер со сцены раскланялся по её адресу.

Домой Катя вернулась в тумане, охваченная неиспытанными ощущениями. Да, сцена — всё, сцена — жизнь, наслаждение… Она долго не могла успокоиться и целую ночь видела актера Смагу, корчившего пресмешные гримасы.

После этого спектакля Поликсена Карловна начала покровительствовать молодым девушкам и потащила их в концерт, дававшийся в зале Благородного Собрания. Это окончательно уже возмутило Марфу Даниловну.

— Что мы, миллионеры, что ли? — ворчала она на Катю. — Это богатым людям театры да концерты, а наш брат сыт — и слава богу…

— Мама, ведь Поликсена Карловна сама пригласила… — оправдывалась Катя.

— В самом деле, неловко отказываться, — по обыкновению вступился за дочь Петр Афонасьевич. — Такая почтенная классная дама… И всего-то рубль.

— А у тебя много этих рублей? — накинулась Марфа Даниловна на мужа, чтобы сорвать сердце хоть на нем. — Много? Бьемся-бьемся, свету белого не видим, а Катя будет по театрам да по концертам ухлестывать…

— Да ведь она на свои деньги пойдет! Наконец, Сережа вон пишет, что часто бывает в театре.

— Сережа — другое… Сережа — мужчина, ему в другой раз и нельзя, а девушка сидела бы лучше дома.

Когда Катя ушла в концерт, дома разыгралась настоящая сцена. Марфа Даниловна расплакалась и наговорила массу неприятных вещей мужу. Петр Афонасьевич вспылил и тоже наговорил лишнего. В этой истории принял участие даже Петушок.

— Ты балуешь Катю! — кричала Марфа Даниловна. — А потом спохватишься, когда она от рук отобьется, да будет поздно.

— Ты вот так балуешь своего Сережу… А дочь у меня одна. Что хочу, то и делаю с ней. Она с золотой медалью кончила курс… Чего же тебе еще нужно? Она по двадцати пяти рублей в месяц зарабатывает. Нужно же ей маленькое развлечение получить… Пока молода, и пусть повеселится, а там еще неизвестно, что впереди будет.