Федор Крюков - Счастье

— Для памяти, ваше благородие. Люди мы, извините, землепашцы… Первое беспокойство — об хозяйстве…

— На бумажке не мог записать? Книга церковная, можно сказать, а ты на ней неподобные такие вещи…

— Виноват, ваше благородие. Сознаю, что ошибся… обмишулился…

— Виноватых бьют. А еще критику наводите на порядочных людей… Я о себе не говорю, я — человек такого свойства: бреши на мою голову, сколько хошь, — выдуюсь!.. А он других дернул… Чем ему вот Никита Иваныч помешал?

Атаман ткнул пальцем на своего помощника.

— Как, бишь, он тебя там, Никита?

— Не меня, а мою супругу, — конфузливо ответил помощник Топтыгин, — Чушь, больше ничего!.. Говорить неохота…

— Ну, все-таки… Пускай старичок послушает, как внук его отличается…

Топтыгин смущенно поскреб затылок.

— Так, нехинея одна… — пробормотал он, упершись взглядом в свои сапоги. — «А жена была Никиты — с синяками, вся избита»… Ей-Богу, вот разрази Господь мою утробу, пальцем ее не тронул никогда! — прибавил он скорбно-обиженным голосом.

— Э-э, чего там грешить, Никитушка! — с неожиданной горячностью возразил вдруг дед Герасим. — Пальцем не тронул! Сколько раз, при моем виде, возил, как Сидорову козу… Сколько раз я сам собственной губой говорил тебе: «Не бей, мол, Никитушка, она годится в дождь куда послать…»

— Ну, это не твое дело — в чужих женах распоряжаться! — резко остановил старика атаман.

Между тем писарь Тит Андреевич, вертевший в руках книжку «Военное красноречие», вдруг наткнулся на неожиданное открытие и многозначительно замычал. И когда этот звук привлек внимание атамана, писарь указал пальцем на какое-то рукописное замечание, нацарапанное на заглавной странице. Атаман не сразу разобрал написанное.

— «Сия книга — одна реклама, больше ничего…» — прочитал он вслух.

— Реклама… гмм… А что такое реклама, Андреевич?

— Да это не суть важно! Вы ниже смотрите!

— Не прокламация?

— Нет… Реклама это… как бы сказать?.. Ну, реклама и есть!.. А вы ниже, на подпись обратите внимание: «станичный социалист Сергей Безпятов!..»

— Социали-ист? А-а… да, есть… Это крупная серьезность!.. Ну-ка ты, социалист! — крикнул атаман строго на Сергуньку. — Это твоя рука?

— Моя, — сказал Сергунька независимым тоном.

— Так ты что же это думаешь? — усиливая голос и грозно хмуря густые брови, вскинулся атаман. — Это тебе шутки? реклама?.. Да знаешь ли ты, что такое со… социалист?

Дед Герасим испуганно крякнул, Ульяна побледнела, а Сергунькина мать Матвеевна заплакала, горько качая головой. Сергунька, сохраняя независимый вид, усмехнулся.

— Что такое существует социалист? — грозным голосом повторил атаман.

— Напрасно шумите, Иван Петрович, — отвечал Сергунька. — Голос у вас дозволительный, это всем известно…

— Приобщи-ка эту рекламу, Андреевич, куда следует! — Атаман угрожающим жестом ткнул пальцем в книжку. — А тебя, милый мой, я в переплет возьму-у… Со-циа-лист!..

— Сам Иисус Христос был социалист! — сказал уверенно Сергунька.

— Христос?! Запиши-ка это, Андреевич!..

Дед Герасим испуганно хлопнул себя по бедрам, Матвеевна заголосила. Нагнувшись вперед, дед с таинственным видом подвинулся к атаману и умоляющим тоном, вполголоса сказал:

— Ваше благородие!.. Пожалуйте со мной в особую комнату… на парочку слов…

— Не-ет, старина, поздно, — широко улыбнулся атаман. — Дело крупного серьезу… Андреевич! захвати, кстати, и святцы… Дело крупного серьезу…

— Ваше благородие!..

— Не-ет… поздно теперь…

— Пожалейте мою старость!.. В копыта вам падаю… ведь… я… старик…

Дед опустился на колени. За ним опустилась и Матвеевна, причитая по-мертвому: «Го-ло-вуш-ка мо-я го-о-рь-ка-я…» Сергунька с невыразимой болью чувствовал бесцельность и ненужность этого унижения и темного страха; в глазах у него потемнело от злорадно-торжествующего голоса атамана, горячая волна залила лицо, и, не помня себя, он крикнул то, что обиднее всего могло показаться атаману:

— Иван Петрович! а просцо-то в общественный магазин вернули аи нет?.. Об этом я тоже не умолчу!..

Генералу готовили торжественную встречу — такой уж издавна установлен порядок. Обывателям было предписано собраться в церкви. День был будний, рабочий. С утра выползло из хат десятка два старичков в теплых чекменях с медалями николаевских времен, в синих халатах, в шинелях с чужого плеча. Они долго ходили по тихим улицам станицы, бородатые, медлительно-важные, голодные и скучающие. Сходились в кружки, перекидывались редкими словами, умственно молчали, изморенные зноем, — было жарко, а оделись все, для приличия, по форме, которая была приспособлена, на всякий случай, ко всем временам года, не к лету только. Утомившись стоять, выбирали где-нибудь под плетнем, в холодке, местечко почище и, слегка примяв чириками крапиву, укладывались спать — «на бивуачном положении».

Полицейский Семеныч сражался с бабами за непорядок: было заказано вымести улицы, убрать бревна, побелить хаты — никто своевременно не озаботился этим, а теперь вот, перед самым прибытием генерала, бабы, высоко подоткнув подолы и вооружившись помазками и ведром жидкой белой глины, спешили благообразить внешний вид своих жилищ. И получалась нелепая картина, отнюдь не соответствующая нужному представлению о благоустройстве и благоприличии: забрызганные до самых бровей белой глиной крикливые бабы с голыми икрами, полуоблупленные курени, свежий кизяк по улице, кучи сухого дряму у плетней… Семеныч энергично жестикулировал клюшкой, угрожал ответственностью, а бабы весело скалили зубы и называли его Скорпионычем…

О. Иван с испуганным лицом упрекал ктитора за то, что плохо вымыт пол в церкви. Урядник Полуптахин, инструктор, репетировал почетный караул в маршировке, поворотах, осаживании и примыкании. Издали его хриповатый тенор, кричавший: раз-раз-раз-раз… — походил на усталый лай неугомонной дворняжки. Стаями вились и маневрировали около взвода ребятишки. Во дворе училища урядник Попов упражнял школьников в отдании чести и приветствии генералу.

— Поздоровкаться с его п-ством!.. Смир-но! Зда-ро-ва, ре-бя-ты! — кричал он лихим голосом.

— Здра-а… жла-а… ваша… ссство!.. — звонко, но нестройно кричали в ответ детские голоса.

— Отставить! Ко-ро-че надо! Короче! Здорово, ребята!

— Здррра-а-а… жла-а… ваш-ство-о…

— Да короче же, сукины дети, говорят вам!..

— Раз-раз-раз-раз… — лаял вдали голос Полуптахина.

Дух радостного беспокойства и ожидания реял над станицей, нервное напряжение должностных лиц смешило баб, разжигало любопытство ребятишек, волновало стариков. Каждый раз они, в ожидании высокого начальства, томились фантастическими надеждами: нет ли какого милостивого приказа — отличить старые заслуги хоть грошовым пансионом? Или, по крайней мере, на водку не даст ли высокое начальство? Бывают из них ведь и щедрые… Хорошо было бы, если бы генерал намылил голову атаману: приятно видеть, когда хоть слегка посекут ближайшего начальника…