Федор Крюков - Встреча

Он вздохнул. Не согласиться со мной в этом пункте было неудобно, но и подтверждать высокие качества этого документа, в бесполезности которого он — так же, как и я — не сомневался, представлялось ему излишним.

— Есть и лучше, — уныло проговорил он и опять вздохнул.

— Остается благодарить начальство, а вы осуждали…

— Да! благодарить! — с горькой иронией повторил он, — будь я теперь, например, станичным атаманом — так ведь это что же такое? Главнокомандующий — и только! Жалованья одного — девятьсот. А там того-сего… вы, конечно, знаете наш быт. Опять — в своем доме живу, за квартиру не платить, за дрова — тоже. Воды в Дону сколько угодно… А тут вот и за воду плачу…

— Но я читал в местных газетах, что войсковой атаман принял в вас особое участие.

— Что войсковой атаман! Итить надо к атаманше, а не к атаману… Войсковой атаман лишь в убытки ввел.

— Но писали, что вам было предоставлено какое-то важное место, не помню… Еще прибавляли, что вы как нижний чин не имели прав государственной службы, но во внимание к особым заслугам и прочее… Он махнул рукой и криво усмехнулся.

— Да, действительно, был такой факт, брехать не стану…

Оглянувшись с некоторым опасением в сторону своего начальника, он осторожно присел рядом со мной, на скамью подсудимых, очень близко, так что я уже все время чувствовал букет казенной винной лавки. Говорил он теперь совсем секретно, шепотом, но по временам некоторые фразы или отдельные слова произносил неожиданно вслух и очень громко.

— Потому что я явился к наказному атаману и говорю: ваше сиятельство! послали вы меня в Думу и сделали из хозяина пролетарием… хуже бы, да некуда!.. Рассказываю подробно, как увели у меня двух лошадей, пару быков, все имущество растащили. «Ну, хорошо, — говорит, — я об вас позабочусь». Послал за правителем канцелярии. «Нет ли у вас ваканции?» — «Найтить можно, — говорит, — помощника делопроизводителя, например». — «Вот надо бывшего нашего представителя устроить». — «Хорошо. А как насчет прав?» — «Это ничего, — наказный говорит, — он подержит екзамент. Можете екзамент подержать?» — «Не могу знать, — говорю, — ваше сиятельство. Я кончил курс в приходском с похвальным листом». — «И отлично. А я попрошу, — говорит, — в юнкарьском поекзаментовать вас. Там народ свой. Останьтесь на недельку, подготовьтесь и тогда…» Остался я на неделю, нанял репетитора. Сладились за две красных, ежели выдержу; двенадцать целковых, ежели не выдержу. Сидел он со мной часов по пяти в день, твердил мне и геометрию, и географию… Всю голову мне разломило! Никогда такой муки не видал, ей-богу!..

Он громко произнес последние слова и протяжно вздохнул. Заметно было, что воспоминания его еще слишком свежи и недостаточно объективированы.

— Прихожу я на екзамент. Начальник училища сидит, учителя. «Не робейте, — говорит, — урядник. Вы — сын тихого Дона». — «Так точно, — говорю, — ваше высокоблагородие. Постараюсь…» Стали спрашивать. «Ну скажите, как называется эта линия, которая…» — как бишь он ее? вот забыл!.. — «по какой центра бьет на окружность…» кажется, да… Подумал-подумал я: дай Бог памяти! Напомнил: «Катет, ваше высокоблагородие!» — «Нет». «Ежели не катет, то епотенуза», — думаю. «Епотенуза, ваше высокоблагородие!» — «Ну, что вы!» — «Виноват, — говорю, — запамятовал сейчас…» — «Ну, это ладно. По арифметике, что ль, спросите его, Иван Игнатьич. Афиметику хорошо знаете?» — «Все четыре действия учил», — говорю. «Отлично. Так по всем четырем его…» А учитель говорит: «На дроби разве? Для будущего производителя это нелишнее». — «Что же, пожалуй. Как вы насчет дробей? Вы — человек военный, а дробь — это хотя и не вполне военная вещь, но касательство имеет к оружию». — «Так точно», — говорю, а сам себе думаю: пропал! ни в дробях, ни в картечи, как говорится, ни в зуб… Репетитор бился-бился со мной два дня, так и бросил, время было коротко, больше на геометрию наседали. Учитель задает: «Приведение дробей к одному знаменателю». Набрался я смелости и трахнул: «Это, ваше высокоблагородие, по программе не полагается!» — «Как не полагается?» — «Так точно. Я по программе даже не видал». — «Вы не дочитали программы. Ну, да ладно. По географии его… что-нибудь полегче». А учитель смеется и говорит: «Зачем полегче! Я ему самый трудный вопрос: какими горами Европа отделяется от Азии?» — «Алтайскими, ваше высокоблагородие!» — «Что вы!» — «У меня в книжке так, ваше высокоблагородие». — «Не может быть. По какой книжке вы готовились?» — «По географии». — «Да… но чья она?» — «Моя собственная». — «Нет, автор кто? Составитель, значит?» — «Элементарный курс, — говорю, — так… зелененькая крышка».

Рассказчик мой остановился и, нагнувшись к колену, быстро высморкался при помощи двух пальцев. Потом достал платок, утерся и слегка задумался. Вспомнив что-то веселое, может быть свои неудачи, он замотал головой и рассмеялся.

— Поговорили они между собой, посмеялись. Начальник спрашивает: «А как у него русское сочинение?» Учитель подает. Посмотрели, опять смеются. «Что же вы, — говорит, — скуповато описание сделали?» Вижу я: веселые они все, не серчают, не обругивают, абы как… Ну, думаю, дело в шляпе. Пропустят, ежели буду гнуть чего-нибудь, притворюсь дураком. Это, бывало, в полку господа офицеры уважают… «Я, — говорю, — не сочинитель, ваше высокоблагородие». — «А кто же вы?» — «Был, — говорю, — станичным атаманом, а теперь, благодаря Думе, пролетарий. Четверо детей, мать-старуха, жена…»

— Виноват, — полюбопытствовал я, — а какая тема была дана?

— Как-с?

— Какое сочинение-то требовалось?

— Описать Черкасск. Я и написал себе немного. Черкасск, мол, город большой, здания отличаются приличной архитектурой, как, например, памятник Ермаку и атаману Платову. «Что же это за описание?» — учитель говорит (такой востренький из себя). «Помилуйте, — говорю, — ваше высокоблагородие! Ведь я неделю назад приехал и город осмотреть даже не успел: все уроки твердил». — «Ну, — говорит, — посмотрите ого недельки три-четыре, тогда приходите опять. А сейчас слабовато…»

— Не пропустили? — спросил я, когда рассказчик снова сделал паузу.

— Нет… — уныло проговорил он, — а что им стоило? И на что мне эти центры и епотенузы?..

— Разумеется.

Он помолчал с минуту, погрузившись в грустное раздумье, потом продолжал:

— Опять пошел к наказному. «Ваше сиятельство! У меня жена и дети. Я не хотел в Думу, вы послали». — «Ну, хорошо, — говорит, — я вас зачислю пока. А потом вы все-таки подготовьтесь и выдержите екзамент». Обрадовался я. 87 рублей жалованья… город… детей учить можно… Поехал домой. Спешу, все продаю; какая вещь стоила 50 рублей, продаю за 25. Одним словом, все распродал. Однако сам продаю, а у самого сердце что-то болит. Думаю: подведут они меня. Жена говорит; «Дай для верности телеграмму». Даю телеграмму: «За мной ли место?» Отвечают: «За вами». Распродал я все, приезжаю с семьей в Черкасск, являюсь в канцелярию. Мне говорят: «У нас и вакансии такой нет, на какую вы приехали». — «Как нет? Мне его сиятельство…» — «Не знаем. Сходите к его сиятельству». Пошел к наказному. Докладываю: «Ваше сиятельство! вы меня окончательно разорили! Был я человек, а теперь стал пролетарий, и больше ничего. Что мне остается делать? У меня четверо детей, мать-старушка, жена…» — «Как же это так вышло? Гм… жаль, жаль… Ну погодите: может быть, найдем что-нибудь подходящее». Послал за полицмейстером, нет ли у него ваканции. «Есть, — говорит, — ваканция старшего городового в третьей части. Жалованье 25 рублей». — «Но желаете ли?» — наказной мне говорит. Я докладываю: «Ваше сиятельство! Где же мне в городе с семьей прожить на 25 рублей?» — «Я вам своих 25 буду приплачивать». — «Покорнейше благодарю, ваше сиятельство!» Куда же денешься? Стал старшим городовым. Но тут вскоре, дней через пяток, сюда назначили. Здешнего помощника уволили, якобы по болезни, а он и не думал болеть. За недостаточное усердие при усмирении бунтов в Михайловке… А меня вот прислали.