Павел Нилин - Знакомое лицо

Бергеру стало неловко. А Верочка простодушно сказала:

- Вы же сами можете сняться. У вас же все аппараты.

- Аппараты, - повторил за ней Наматов. - Что такое аппараты? Что вы можете, моя дорогая, понимать в аппаратах? И кто мне разрешит показывать народу самого себя? Мне собственная скромность, в первую очередь, этого не разрешит. Короче говоря, если вы хотите, я расскажу вам страшную повесть...

- Конечно, - сказал Бергер. - Мы же слушаем. И вы садитесь, Марья Ивановна. - Он подвинул теще стул.

Но она не села, только положила руки на спинку стула.

- Шел дождь, - произнес Наматов. - Шел осенний, холодный, пронизывающий тело и душу дождь. А мы закладывали мины под магистраль, прилаживали взрыватели. И вдруг на насыпи появились немцы. Их было вчетверо, впятеро больше нас. И они вооружены были до зубов. Тогда я поднялся вот так, во весь рост...

- Ой! - неожиданно для себя почти вскрикнула Марья Ивановна, вглядевшись в режиссера.

- Вот вам и "ой", - насмешливо повернул в ее сторону голову режиссер. А что бы вы сказали, если бы вам пришлось тогда оказаться на насыпи?..

И осекся, замолчал, как бы застыл, остановив глаза на теще Бергера.

Только глаза у тещи сохранились от той молодой женщины, которая - много лет назад - на рассвете, среди топких белорусских болот, в невысоком, изуродованном артиллерией лесу ухватила командира отряда за руку, когда он уже выхватил из кобуры пистолет и хотел застрелить трясущегося молодого человека за непростительную трусость, похожую на предательство.

И перед тещей сейчас стоял именно тот трясущийся молодой человек в рваных, грязных брюках и в разбитых солдатских башмаках.

Командир обязательно застрелил бы его, если б не эта вот Марья Ивановна, Маша, Марийка Прусевич, партизанская разведчица, пользовавшаяся большим уважением и большим влиянием, в партизанском отряде "Смерть немецким оккупантам!".

Как бывает с порядочными людьми, Марья Ивановна сперва покраснела, узнав Наматова и услышав его рассказ, а затем страшная бледность покрыла ее лицо. Ведь тогда, в ту грозную осень, она сама могла погибнуть из-за Наматова. Ему поручено было в случае опасности прикрывать огнем пулемета отход от магистрали тех, кто закладывал взрывчатку под магистраль. Он, завидев немцев на насыпи, тотчас же бросил пулемет и укрылся в лесу. Его нашли партизаны только на рассвете. И он старался убежать от партизан, думая, что это немцы.

В кратчайшее мгновение все это вспомнил и Наматов. Он вспомнил, и как случайно попал к партизанам осенью тысяча девятьсот сорок первого года, эвакуируясь из Бобруйска...

- Ну, рассказывайте дальше, - попросил Бергер. - Вы поднялись на насыпь - и что потом?

- А! - махнул рукой Наматов. - Не хочется рассказывать. Не такое настроение, чтобы рассказывать. Как-нибудь в другой раз.

Он достал из кармана просторных брюк пачку с сигаретами, вытряхнул на ладонь одну сигарету, закурил от предупредительно протянутой ему Бергером спички и сказал:

- Нам пора ехать.

Марья Ивановна опять ушла на кухню.

Бергер вспомнил, что режиссер просил подарить ему букет сирени. Букет этот, пышный, пахучий, уже лежал на террасе. И пока Петя укладывал аппаратуру, Бергер связывал букет крепким шнурком.

- Сама поднеси ему, - указал он Верочке на Наматова. - Ему будет приятно.

Наматов стоял посреди дворика, широко расставив ноги. Поджидал Петю и заметно нервничал, жуя сигарету.

Наконец Петя спустился с террасы.

- Марья Ивановна, Марья Ивановна! - закричал Бергер. - Наши гости уезжают.

Марья Ивановна вышла во дворик. Она казалась все еще растерянной и сконфуженной. Она казалась еще более сконфуженной, чем Наматов.

Верочка поднесла Наматову сирень.

- Не надо, - мотнул головой Наматов, глядя искоса на Марью Ивановну.

- Возьмите, возьмите! - закричал Бергер. - Вы же сами хотели иметь букет. У нас много сирени. Скоро она уже совсем отцветет...

Наматов взял букет и, держа его, как веник, пошел к калитке.

Все пошли за ним, как и положено, когда провожаешь гостя.

У калитки он вдруг остановился и, глядя в упор на Марью Ивановну, спросил:

- Вы узнали меня?

- Нет, - сказала Марья Ивановна. И, как девочка, опустила глаза.

- Ну, неужели вы меня не помните?

- Нет, - повторила она.

- Странно, - сказал Наматов. - А я вас узнал. Не сразу, но узнал. Вы ведь Маша?

- Нет, - как бы отшатнулась Марья Ивановна.

- Странно, - вздохнул Наматов и полез в автомобиль на заднее сиденье.

Верочка и Бергер помахали охваченному вихрем пыли автомобилю.

А Марья Ивановна вернулась на веранду убрать посуду.

На скатерти, среди тарелок и блюдец с недоеденной едой, она заметила забытую режиссером пачку с сигаретами. Как неживую мышь за хвост, Марья Ивановна брезгливо подняла ее двумя пальцами и бросила в помойное ведро.

Переделкино, апрель 1958 г.