Магсад Нур - Плод дождя

Врёт, на самом деле сохнет по отцу, весь даглинский район* говорит об этом; в те времена схватил, украл её на "Победе" после индийского фильма... Временами отец злость на свою мать тоже на моей вымещает, а, бывало, ягнёнком становился, руки опускал, как только свою мать видел. В последнее время, если та меня обидит, он что-то бурчит из-под усов своей матери, хлопнет дверью и уходит. Я и не думала, что он такой: да и старуха тоже не подарок... Я в обиде на неё, теперь она ворчит мне вслед, что эти листья для меня дороже золота. Когда пошли разговоры о моём замужестве, бабушка раскудахталась: "Куда уж этой дурёхе, ей спать в объятиях своего мужа или этих гнилых листьев?"

В лунные осенние ночи я выходила, игралась с листьями, тихо напевала... Поутру бабушка такой крик поднимала, если бы со мной в это время заговорили, у меня бы сердце разорвалось. Отец подходил, гладил волосы, ласково брал мою руку в свою ладонь, сжимал меня в объятиях и уносил домой.

***

...Место под бабушкиным навесом было моим амбаром и местом встречи с листьями. С приходом осени у меня становилось меньше времени, больше работы; невестки то ли из-за того, что я избавляла их от нужды подметать листья, то ли по другой причине, ценили мой труд; на мои странности глаза не закрывали, но порой своей любви ко мне тоже не скрывали - как бы это ни было, правда или нет. Как-то старшая невестка, посмотрев на мои движения, даже расплакалась, беременная была... Я годами не переставала это делать: собирала осенние листья, сушила, гноила...

Как-то стащила бабушкину клеёнку из-под шерсти и спрятала, потом пришлось вытащить её на свет божий; чтобы уберечь листья от холода, складывала их в тряпки, клеёнку, в подол маленькой юбки, набивала их под бабушкин навес, пока хватало сил, и крепко-накрепко укрывала. Каждый год из-за этих моих выходок во дворе были неприятности, таскание за волосы, скандал. Когда листья гнили, их запах наполнял и без того задыхающийся во влажности двор: бабушка ругала мою мать и всех невесток всеми непотребными словами, самое невинное выражение было адресованное мне "сучка"... Если уж мать начинала, та не могла за ней поспеть, под конец старуха сама втёсывалась и еле вырывала мать из отцовских рук...

...Я занималась своим делом, защищала свои листья от осенних вихрей, беспощадных ветров: они были настолько же живыми, насколько казались мёртвыми. Я так думала о духах: листья - это старые духи, весной снова рождаются. Я начинала верить в духов: подумывала не сегодня-завтра перестать собирать листья... пусть их заменят духи, гуляющие везде, везде...

Я не смогла стать хозяйкой своего слова: в ту осень опять наполнила подол листьями и побежала к бабушкиному навесу, по моим расчётам, никто меня не выслеживал. Мать, бия себя по коленям и голове, вышла во двор, я замерла, она тотчас обратно - заскочила внутрь и вернулась, ухватилась за мои волосы, намотала их на руку, потащила домой - к газовой печке и на моей правой руке появился ожог... Когда она отняла нож от моей ладони, я увидела ожог и потеряла сознание...

***

Не люблю ветры: они беспощадные и безумные! Те ветры, которые, как и мы, живут в этом дворе, я называю вихрем, чёрным вихрем...

Деревянная калитка, так же, как и кривые-косые, неуклюжие дома даглинского района, не на месте. Она выскочила из косяка, входящие во двор толкают её; это вошло в привычку, никто не притворял за собой калитку, тяжёлая, расшатанная с петель, отсыревшая створчатая калитка со стуком возвращалась на своё место и от этого звука все, кто жил во дворе, даже если сидели у себя дома, знали, что кто-то пришёл... У самого входа справа от калитки был бабушкин дом, потом дядя, за ним мы. Между бабушкиными и нашими окнами на насыпи росли деревья. Звук калитки был соединением скрипа и стука; если не приходили люди, так приходил ветер, раскачивал такую же ветреную, как и сам, калитку, игрался с ней...

Когда деревья оголялись, то поднимались ветры, иногда я забиралась на ветку тутовника и садилась, чтобы посмотреть на поднимающиеся вдалеке от ветра морские волны. Старалась, чтобы поменьше видели... Калитка открылась:

- Тррр, тукк!

Открыла глаза и увидела кромешнюю тьму, в это время не должно было быть темноты, я прислушалась к звукам. Звуки вокруг были не ночными. Мать била себя, бабушка опять ворчала. Захотелось увидеть отцовское лицо, почувствовала его табачное дыхание около уха, расчувствовалась, заплакала, зарыдала. Потом замолчала навсегда: радовалась, теперь меня не будут бить! Внутри у меня были цвета, листья, море и горестное лицо отца...

***

Я многое могу видеть руками, нос, уши здорово выручают меня. Суровое молчание матери тоже вижу, проклинает себя, по её настрою чую, что выкинет что-то. Я слышу запах моря, во сне говорю с рыбами...

У дождей есть голос, они перекликаются, голос откликается на голос, от этой музыки всё оживает, отряхивается и запах всего загрязнившегося очищается, и вот тогда я и слышу запах листьев, деревьев, стволов...

***

...Кажется, сваты, увидев мою юбчонку, передумали; но сестра говорит, что у эрдебильских прикид получше нашего, у них всё есть. Пусть сестра будет счастлива... Когда идёт дождь, сестра пытается взяться за мою коляску и отвезти меня на берег; отец не отпускает, в прошлый раз отчитал её, ему хотелось, чтобы эрдебильские родственники тоже поняли, что к чему. Причём тут они, папочка...