Сергей Ауслендер - Петербургские апокрифы

— Алеша, картошка поспела, — кричал Башилов и в ту же минуту вместе с Катей вышел из кустов.

— Где вы пропадали, природный меланхолик? — сказал Владимир Константинович и, взяв под руку, повел с одной стороны Катю, с другой — Алешу.

На полянке пылал костер; высоко поднимался прямой серый дым и красные, бледные в ясных сумерках, языки пламени; за озером узкой холодной полосой догорал закат между зеленоватым прозрачным небом и голубоватой тихой водой озера.

Андронов сосредоточенно таскал пальцами картофелины из золы и передавал Аглае Михайлович, которая терла их салфеткой. Мария Константиновна сидела на бревне у воды, окруженная полулежащими Корчагиным, барышнями и детьми.

Анатолий в меланхолической позе лежал одиноко в стороне.

Напрасно Корчагин сыпал тонкими каламбурами и рискованными остротами, напрасно барышни пытались резвиться и, взявшись за руки, прыгали через костер; как-то не удался пикник, было скучно и напряженно.

— Сыро как. Пора и домой, — сказала Мария Константиновна, вставая.

Все с облегчением стали собираться, быстро уложили корзину, залили костер и даже повеселели сразу.

Пошли быстро и деловито, не разделяясь на этот раз отдельными группами.

Туман поднимался из долин; на потемневшем небе, яркие и холодные, зажигались осенние звезды.

— Венера указывает нам путь, — сказал Башилов, указывая на зеленую мигающую звезду.

— Что? — вдруг переспросил Алеша, все время молчавший.

— Венера — звезда влюбленных, — с некоторой насмешкой повторил дядя Володя, оборачиваясь к Алеше, будто ожидая ответа, но тот ничего не ответил.

У ворот Андроновы остановились, думая прощаться.

— Зайдите чаю выпить с нами, — как-то неуверенно пригласила Мария Константиновна.

— Зайдите, Дмитрий Павлович, пожалуйста, ведь последний вечер, — неожиданно обратилась к Андронову Катя, и сама, будто сконфузившись, быстро пошла к дому.

— Барышня зовет, нельзя отказываться, — засмеялся Корчагин.

— Да я ничего, только не стеснили бы, — мялся Дмитрий Павлович.

— Что вы, — суховато сказала Мария Константиновна и повела гостей к балкону. Пока накрывали в столовой, гости толпились в зале.

— Соня, спой, — сказала Катя, — ну, пожалуйста, милая, спой.

— Просим, просим, — хлопая в ладоши, закричал Корчагин.

Алеша вышел на балкон. Темно было, звездно и холодно. Отцветающие цветы пахли сильно. Соня опять, как вчера, начинала:

В освещенной двери балкона стояла в голубом платье Катя; пристально вглядываясь в темноту.

— Алеша, — тихо сказала она и сделала шаг.

Алеша пошевелился и издал неопределенный звук.

— Вы здесь? — спросила Катя и подошла совсем близко. Наступило молчание.

— За что вы побили Анатолия? — вдруг произнесла Катя.

— Откуда вы знаете? — с каким-то ужасом, вспоминая происшедшее, прошептал Алеша.

— Да я не знаю, Туся что-то рассказывала. — Катя тоже говорила шепотом и будто задыхалась.

— Туся рассказывала, а я ничего не знала, — бормотала она.

Катя замолчала и вдруг, вздрогнув, как в судороге, подняла руки, секунду помедлила и обвила ими шею Алеше.

— Милый Алеша, Алешенька, не могу без вас, — шептала она и неловко поцеловала Алешу пониже глаза.

Алеша не успел опомниться, как Кати уже не было.

Доносилось из залы:

— Чай пить, — резко крикнула Аглая Михайловна в самых дверях. А где Катя? — подозрительно спросила она Алешу.

— Я не видел… — сказал Алеша и запнулся, — Екатерины Александровны.

— Екатерина Александровна, как важно, — с язвительностью подхватила Аглая Михайловна и даже сделала что-то вроде книксена. {224}

— Чай пить, Алексей Дмитриевич.

Как в тумане представлялось все Алеше. Корчагин занимал общество, сам громче всех смеясь над своими остротами. Катя преувеличенно весело разговаривала с Анатолием, который обсох после своей ванны и оправился.

Дядя Володя сказал:

— Какой у вас измученный вид, Алеша, трудный день выпал.

— Ослаб молодой человек, — засмеялся Корчагин.

Алеша не смотрел даже на Катю. Только прощаясь, почувствовав, как дрожала в его руке холодная Катина рука, поднял он глаза на нее и неожиданно для себя улыбнулся.

— Прощайте, завтра увидимся еще, — сказал он и не узнал своего голоса.

— Завтра увидимся, — тихо повторила Катя, и бледная улыбка мелькнула на ее губах, а щеки покрылись красными пятнами.

Не слушая воркотни отца, Алеша улыбался в темноте, и было ему сладко и страшно чего-то.

Пока Дмитрий Павлович возился с непослушным ключом, Алеша, опершись на перила балкона, смотрел на яркие холодные звезды, и губы сами собой шептали: «Милая Катя», — потом взгляд его упал на дом управляющего. Там было тихо и темно, только в одном окне за спущенной гардиной мелькал желтый огонек. Алеша понял, что это свечи у гроба Оли.

— Ну, спать, спать, — сказал Дмитрий Павлович, и, уже не помня ни Кати, ни всех событий длинного дня, будто охваченный каким-то туманом, прошел Алеша по темным комнатам, осторожно ступая на цыпочках, хотя в доме никого, кроме него и отца, не было.

Было опять, как вчера, ясное и солнечное утро, но уже лета оно не напоминало. Бодрой прохладой тянуло с озера, и еще прозрачнее стали дали. Летали осенние паутинки; от легкого ветра синело озеро.

Алеша проснулся поздно. Рано утром, сквозь сон услышал он пение, вскочил босиком, отогнул занавеску, увидел блестящий на солнце белый гробик, который быстро пронесли к экипажу под заунывное пение священника и дьячка, потом лег опять и заснул, ласкаемый снами, странными и сладко волнующими.

Когда Алеша вышел на балкон, было уже около двенадцати. Дмитрий Павлович в высоких сапогах и серой куртке торопливо кончал завтрак.

— Вот что, Алексей, — сказал он, — нужно было бы съездить, сад принять у Севастьяныча, а меня экстренно вызывают на кручу: порубка там случилась, и лесник ранен. Так, может быть, ты поедешь в сад? Дело нехитрое: сосчитай кучи, которые сложены уже, а полные яблони клеймом отметь, чтобы их не трогали. Да Севастьяныч не надует, больше для проформы это нужно. Так поедешь?

— С удовольствием, папа. Вот только кофе выпью, — ответил Алеша.

— Ну, отлично, — сказал Андронов и, вскинув ружье за плечо, пошел садиться в свой шарабанчик.

Какую-то вялость и слабость после сна чувствовал Алеша; слегка кружилась голова.

— Вот книги прислали с барского дома, — сказала кухарка, подавая кофе. Алеша лениво раскрыл газетную бумагу, в которую были обернуты два тома приложений к «Ниве». Рассеянно перелистывал он страницы, медленно глотая, как лекарство, холодный кофе. Узкий, тонкий голубоватый конверт лежал между листами.