Сергей Ауслендер - Петербургские апокрифы

Его слова становились бессвязными, он все крепче и крепче сжимал Мишину руку. Миша слушал учителя как в тяжелом бреду; на минуту Миша опомнился, взглянул на С.; тот был очень бледен и, видимо, сильно пьян, хотя ни улыбка, ни глаза не выдавали этого.

Начинали расходиться. Хозяин отозвал С. Миша был рад освободиться от него. Он подошел к группе товарищей, среди которой разглагольствовал Второв.

— Браво, Гавриилов, — устроили Мише овацию товарищи.

— Завтра весь город будет говорить о вас. Акеев умет написать.

Миша забыл, что надо улыбаться и благодарить за поздравления; он сел на диван рядом со Второвым, который ласково обнял его за плечи, и, закрыв глаза, прислонясь к спинке дивана, почти не слушал того, что говорили о его медальонах.

— Да вы заснули, друг мой, — тормошил Мишу Второв. — Пора покидать это заведение и перекочевывать в бар.

Миша от нескольких минут забытья как-то стал крепче и веселее. Не совсем твердыми шагами, как, впрочем, и все собутыльники, спустился он с лестницы.

Одевшись, они взялись за руки и, нарушая несколько тишину и порядок, прошли по Морской и Гороховой на Мойку, где близ Красного моста, небольшим садиком и скромным одноэтажным фасадом напоминая уютный барский особняк, сияет гостеприимный «Контан». {44} В небольших, ярко освещенных комнатах, с бархатными диванами у маленьких столиков, с белыми шторами на окнах, с приветливо улыбающимися прислуживающими мальчиками, с компанией гусар в расстегнутых мундирах, было что-то старомодно-уютное.

Как детей, забавляло молодых художников влезть на высокий табурет у мраморной стойки, преувеличенно громко смеяться, болтая веселый вздор, тянуть через соломинку замороженное терри-коблер, {45} перекидываться взглядами и восклицаниями с изысканно одетыми дамами в грандиозных шляпах. Monsieur Шарль покровительственно, с привычной любезностью, улыбался им и зорко следил за стаканами.

— Здравствуйте, — сказал кто-то за Мишиной спиной. Он оглянулся и не сразу узнал улыбающегося Юнонова.

— Вот вы где, виновник сегодняшнего торжества, — сказал Юнонов. — Мы только что открывали ваше кафе и любовались вашими медальонами. Очень сильно, но где вы нашли себе натуры? Ведь нельзя же все это выдумать. Вы мне дайте адреса натур, меня очень интересует, особенно женщина, вся в черном, с будто стеклянными глазами. {46}

— Я не знаю, у меня нет адресов. Я работал так, без натуры, — смущенно отвечал Гавриилов.

— Ну, значит у вас богатая память и огромный опыт. Этого нельзя было бы предположить, глядя на вас. А может быть, все-таки дадите какие-нибудь указания, cher mêtre? {47} — улыбаясь и с нескрываемым любопытством разглядывая Мишу пристальными блестящими глазами, говорил Юнонов.

— Может быть, вы позволите познакомить вас с моими друзьями и не откажетесь выпить с нами бокал шампанского за ваш отличный успех? — спросил Юнонов после нескольких минут молчания.

Не дожидаясь Мишиного ответа, он протянул руку, чтобы помочь Мише слезть с высокого табурета, и увел его в соседнюю комнату, где за угловым столиком у непочатой бутылки шампанского сидели румяный студент, которого сманивал он в «Альказар» на вечере у Ивяковых, и господин небольшого роста с черными усиками. Юнонов церемонно познакомил их с Гаврииловым и разлил шампанское по бокалам. Все торжественно чокнулись с Мишей.

— За наше просвещение и вразумление, — хихикнул господин с черными усиками.

— Вы, Эдуард Семенович, господина Гавриилова не обижайте, это мой друг, предупреждаю, — серьезно сказал Юнонов. Румяный студент улыбался, а господин сконфуженно бормотал:

— Много же у вас друзей.

Но скоро разговор принял характер мирный; говорили, главным образом, Юнонов и Эдуард Семенович; они знали чуть ли не всех присутствующих мужчин и дам; о каждом находили они рассказать какой-нибудь забавный и непристойный анекдот.

И веселая остроумная болтовня, переполненная скабрезными намеками, но лишенная всякой безвкусной грубости и цинизма, пьянила Мишу чуть ли не больше, чем шампанское, которое подливал ему Юнонов.

После шампанского пили кофе, и в узких рюмках переливался зеленый шартрез.

На столиках зажгли свечи, так как электричество уже погасло. Эдуард Семенович рассказывал, немного хвастаясь, о своих собственных приключениях.

— Эдинька, не врите, — лениво промолвил Юнонов и, наклонясь к Гавриилову, достаточно громко добавил: — Ведь он воображает себя красавцем, вторым Антиноем. При такой фигуре мечтает покорить всех и вся своей красотой.

— Нехорошо так явно выказывать свою ревность, влюбленный поэт, — засмеялся Эдуард Семенович. — А все-таки ваш Сашок — порядочная дрянь, сколько бы поэм вы не посвящали.

Юнонов медленно тянул из своей рюмки ликер, посмотрел задумчиво на свечку и совершенно неожиданно запустил рюмкой прямо в лицо Эдуарду Семеновичу.

Тот как-то пискнул и стал поспешно вытирать стекавшую с носа тяжелыми каплями жидкость.

Толстая негритянка за соседним столом восторженно крикнула «bravo» и захлопала в ладоши.

Гавриилов и студент сконфуженно поднялись с своих мест, не зная что делать.

Юнонов отошел к окну и, отогнув занавеску, прижался лицом к замерзшему стеклу, а когда Миша подошел к нему, он заметил, что тот плачет.

— Но, Боже мой, что же такого я сказал. Пошутить нельзя, — будто оправдываясь, лопотал Эдуард Семенович, окруженный посетителями и официантами.

Кто-то советовал составить протокол. Толстый полковник, никем не слушаемый, повторял:

— Требуйте сатисфакции. К барьеру, и больше ничего.

Пришел monsieur Шарль и вежливо, но настойчиво просил разойтись, ссылаясь на господина пристава, который уже справлялся.

Студент, взяв под руку Мишу и Юнонова, вытиравшего коричневым шелковым платком глаза, повел их к передней; там их нагнал Эдуард Семенович и, торопливо натягивая шубу, спрашивал, будто ничего не произошло.

— Ну, куда ж мы теперь отправимся?

— В «Петропавловск», — мрачно ответил Юнонов капризным тоном.

— Отлично, отлично; приятные воспоминания имею об этом благочестивом заведении, — подобострастно юлил Эдуард Семенович.

Узкими, темными, заваленными снегом переулками прошли к деревянному двухэтажному дому с глухими ставнями на окнах и фонарем над дверью.

Это был ночной трактир «Петропавловск».

— Привет тебе… {48} — фальцетом запел Эдуард Семенович.

— Какой вы милый, Эдичка, хотя и шут гороховый, — сказал Юнонов, всю дорогу мрачно молчавший.

— Ну, вот и помирились, и славно! — ликовал Эдичка.

В общем зале трактира тускло горела полуспущенная висячая лампа. Рыжий, толстый хозяин за стойкой громко ежесекундно зевал, крестя рот; в темноте кто-то спал; на лавке за столиками сидело несколько извозчиков, компания подозрительного вида молодых людей, которые развязно смеялись все разом как по команде, и какой-то старик с накрашенной девицей в кудельках. Старик пил чай и медленно рассказывал: