Сергей Ауслендер - Петербургские апокрифы

— У нас все благополучно? Я так давно не был дома. Нет, нет. Ничего. Идите, Лука.

Я вышел на улицу. Было страшно холодно. Господин Д. смотрел на меня все с того же подоконника. Я не понимал, что он думает.

Летажа я не застал дома, а Коме встретил уже готовым к выходу, и, кажется, относительно всего предупрежденным гораздо более, чем знал я сам, вестник новостей.

Он пригласил меня следовать за ним, говоря, что моя помощь может понадобиться, и в первый раз я видел его таким серьезным.

По мере того как мы приближались к Тюильри, все чаще и чаще попадались нам группы оборванцев, женщин и национальных гвардейцев. Лавочницы на пороге своих лавок говорили, что господину Капету пришел капут. {107}

Коме провел меня боковым проходом по каким-то дворикам, переходам и палисадникам. Наконец мы остановились перед маленькой калиткой в толстой стене и, пропущенные после некоторых переговоров молодым швейцарцем, прошли на задний двор дворца, проход из которого был еще свободен от черни.

Хотя отдаленные звуки свалки на парадной лестнице и доносились сюда, но здесь было довольно спокойно. Конюхи проваживали лошадей в пестрых попонах с гербами, и кто-то громко кричал из окна:

— Черт возьми, Жан, где же ваши щипцы?

Около лестницы Коме просил подождать его. Прохаживаясь от колонны до колонны и прислушиваясь к выстрелам и крикам, я провел так довольно много времени в полном неведении того, что совершалось. {108} Наконец Коме сбежал с лестницы и успел только шепнуть:

— Все идет отлично. Надо не сломать себе шеи.

Почти сейчас же на повороте галереи показалась небольшая кучка людей. Впереди шел тучный человек с тусклым взглядом и синим, плохо выбритым подбородком. Только когда они быстро прошли, почти задевая меня своими раздувающимися от ветра плащами, я понял, что это был сам король.

Коме сделал знак мне следовать за ними. Мы шли молча. Только когда мы проходили по шуршащим под ногами листьям небольшого парка, король сказал, снимая шляпу и вытирая лоб платком:

— Какая в этом году ранняя осень!

Сзади нас догоняла королева, окруженная небольшой свитой. Из-за деревьев быстро приблизился к ней человек в сером меховом плаще. Он упал на колени и о чем-то просил королеву; та, не останавливаясь, ответила ему с улыбкой и знаком просила встать. Мы все издали наблюдали эту сцену.

Кто-то тихо спросил: «Кто это?» — и другой голос ответил с поспешностью: «Летаж, он большой фантазер, но может быть опасен». Действительно, я узнал бледное лицо моего друга между голых ветвей. Он смешался со свитой королевы.

Около манежа огромная толпа окружила нас со свистом и криками. Несколько швейцарцев с трудом проложили нам дорогу. Когда решетка Собрания захлопнулась за королевским семейством, мы остались прижатыми к стене в весьма затруднительном положении.

— Погодите, молодчики, вам еще выпустят кишки, — наступая прямо на нас с Коме и привлекая внимание толпы, орала какая-то отвратительная мегера.

— Потише, тетушка. Как бы тебе самой не попробовать веревки, — отругивался Коме и вдруг, выпрямившись во весь рост, крикнул: — Долой господина Veto. {109} Смерть Капетам.

Неожиданный возглас его был принят общим одобрением. Совсем близко от нас я заметил бледное лицо Летажа с только подведенными голубой краской глазами.

— Изменник! Собака! — захлебывался он. — Что же это будет?

Он готов был броситься на Коме, но в ту же минуту тяжелый кулак гвардейца, стоящего рядом со мной, опустился на его голову.

Коме тащил меня из свалки, начавшейся над телом Летажа, моего бедного, злополучного друга.

Три дня и три ночи высидел я в комнате Коме и в первый раз узнал тревожную тоску, когда все будущее представляется тяжелым тупиком и мучительно мечтается о каком-то давно утерянном покое.

Впрочем, Коме очень скоро сумел рассеять мои мрачные мысли. Кроме изрядного куска копченого гуся и бутылки, которую мы тотчас распили, Коме принес пресмешной костюм: желтые нанковые панталоны, уродливый камзол чуть не до пят и красный колпак. Сам одетый в такой же точно, он этот предложил мне в замену, как он выразился, моих тряпок, совершенно не идущих к добрым гражданам прихода св. Якова, {110} каковыми мы теперь должны стать, чтобы избежать участи всех наших друзей, — маркизов, герцогов, виконтов и прочей швали, в компании с которыми не так трудно отправиться к праотцам гораздо скорее, чем предполагаешь.

Из этих слов, хотя и произнесенных с шуточной гримасой, я понял, что положение дел очень печально.

— Впрочем, — добавил Коме, — если держать ухо востро, то еще можно кое-чем поживиться и от падали.

Я обещал ему повиноваться во всем, так как быть покинутым этим человеком казалось мне последним концом.

Низкая, видимо наскоро приспособленная для клуба комната была уже битком набита, и, протискиваясь сначала за Коме, я вскоре застрял среди какой-то очень подозрительной компании.

Где-то далеко говорил не видный и почти не слышный оратор. Слова его заглушались приветственными криками и аплодисментами.

Женщины рядом со мной, объявляя, что они помрут от жары, сняли свои кофты, оставаясь в одних юбках.

Мужчины весьма недвусмысленно ухаживали за ними.

— Луи, не нажимайте так сильно. Право, так даже вредно, — жеманно пищал кто-то.

— Чьи это руки? Уберите их. Ведь это нахальство.

Было так тесно, что и в самом деле нельзя было разобрать, чьи руки и тела сплетались вокруг.

— Душечка, какая же добрая санкюлотка стала бы обращать внимание на такие пустяки.

— Только один раз. Только один раз, — шептались около меня.

Тщетно пытался я или пробраться вперед, или вернуться к выходу.

Какая-то молодая еще женщина, заметив мои усилия, засмеялась и сказала:

— Что, мальчик, тебе, кажется, не нравится общество истинных патриотов. Или это я возбуждаю тебя, что ты так ерзаешь.

— Стану я обращать внимание на всякую тварь, — ответил я довольно нелюбезно, стараясь отделаться от нового затруднения, так как она, кажется, уже обнимала меня, пользуясь давкой, а мне сейчас было совсем не до того. Вероятно, скандал не кончился бы так скоро, если бы Коме, наконец, не протискался и не освободил ловким ударом меня из рук женщины, оравшей во все горло, что я недотрога и наверно шпион.

Мы оставили залу как раз в ту минуту, когда среди сравнительной тишины раздался резкий, слегка гнусавый голос нового оратора:

— Кто не сумел принять благодетельных даров священной свободы — для тех смерть. Жизнь и счастье отныне не тиранам, а только свободным, братски равным гражданам. Так…

На улице мы подождали спутников Коме, в которых я узнал под уродливыми костюмами изящных знакомых Летажа и его друзей.